Белая лошадь - горе не мое

- Ой, мальчики, не ходите!

- Тихо, спугнете! - зашипел Васильев.

Кукарека тоже поднялся, а вслед за ним и остальные мальчишки. Но только они шагнули от костра, в лесу, во тьме, кто-то побежал, шурша листьями.

- Стой! - завопил Васильев. - Держи! - и все понеслись следом.

Саня вскочил, настороженно слушая, как ученики яростно гонятся за кем-то по темному лесу. Догнали, произошла свалка, и того, кто убегал, потащили к палаткам. Пойманный упирался изо всех сил, старался вырваться.

- Еще и кусается, гад! - возмутился Васильев, и к костру был выволочен растерзанный, взъерошенный второгодник Вахрушев. Он угрюмо сверкал желтыми глазами.

- Сан Сенич, ясно теперь, кто тогда за нами следил под дождем! торжествующе крикнул Васильев.

- Отпустите его, - вмешалась Юля, - медведя, что ли, поймали?

- Митька, ты чего прячешься? - засмеялся Саня. - Медведь-шатун, садись чай пить... Дома-то потеряют...

- Не потеряют... - едва слышно ответил Вахрушев.

- А чего это ты, Хрюкало, за нами таскаешься? - недовольно спросил Васильев. - Следишь?

- Нужны вы мне!

- Ну и иди отсюда!

- Конечно! - рассердились девочки. - Приперся да еще грубит!

- А пошли вы! - сказал Хрюшкин, развернулся и снова ушел в лес.

- Митька! - позвал Саня. - Не уходи!

Но Вахрушев уже ушел, только шелестели чуть слышно его шаги во тьме.

- Катись-катись, Наф-Наф! - сердито кричал в лес Адыев.

- А ну-ка, замолчи! - сказал Саня резко, и все удивленно уставились на него: никогда он так не разговаривал.

- Вот, значит, как?! - оглядывая мальчиков и девочек, спросил Саня, и голос у него был чужой, незнакомый. - Вот вы какие! Хорошие, вам никого не надо, да?

- А зачем он нам? - единодушно зашумели мальчики и девочки. - Он не в кружке.

- Сан Сенич, он плохой, чего он к нам привязался?!

- Живо! - приказал Саня. - Идите, найдите и позовите обратно!

Но мальчики и девочки стояли, упрямились.

- Нужно нам это Хрюкало...

А Юля вдруг поднялась и пошла в лес.

- Подожди, - сказал Саня, - я с тобой пойду. - Он смотрел на Васильева: - Хрюкало, Хрюшка, Хрюк, Наф-Наф... Как еще?

- А чего? Его все так зовут!

- Я спрашиваю, как еще? Вспоминайте.

- Хрюзантема! - стали вспоминать. - Хрюкадав, Хаврон...

- Всё?

- Не, еще Хрюк-бряк!

- Хрюшкин!

- Всё теперь?

- Вроде всё...

- Так вот, - тихо сказал Саня, - если я еще раз... Если хоть один-единственный раз я еще это услышу...

И опять где-то рядом затрещало - там опять побежали прочь, дальше, дальше по темному пустому лесу.

- Видите, видите! - сердито крикнул Васильев. - Опять он подслушивал!

Саня не ответил, ушел в темноту.

- Дай руку, - сказал он Юле, - упадешь...

Они нашли второгодника Вахрушева в светлеющем березняке, он ничком лежал на сухой траве и плакал взахлеб. Юля опустилась рядом с ним на колени, погладила безутешного гордого Митьку по рыжим вихрам.

- Не плачь, рыжик, терпи... Они не злые, они просто глупые еще... Это, может, пройдет...

- Как же... - не поверил он.

- Белая лошадь - горе не мое... - сказал Саня. - Слышишь? Повторяй: "Белая лошадь - горе не мое! Уходи горе, за сине море, за темный лес, за светлый огонь, меня не тронь!"

- А чье? - затихнув, шепотом спросил Вахрушев Митька.

К костру они не вернулись. Саня собрал ветки и запалил маленький огонь рядом с затихшим Хрюшкиным. Так они и сидели втроем. Потом пришел Кукарека, хмурый, виноватый, и молча сел рядом.

А потом во тьме зашуршали листья под ногами остальных.

... - И не проси! - мотнул головой Аристотель. - Переживают они, видите ли!.. Ишь, заступник какой! Это Петухова с тобой работу провела. Думаешь, я не понимаю!..

Был вечер, Аристотель пришел в гости, они сидели за столом, и разговор, который, как всегда, начинался так: "Все, сегодня ни слова о школе", как всегда, свернул все-таки к школе, к работе, которая и не думала кончаться по звонку с последнего урока.

- А сколько ты с ними не говоришь? - заинтересованно спросил Арсений Александрович.

- Две недели.

- Ого! А я-то тебе деньги плачу за то, что ты их воспитываешь... Хорошо устроился!

- Я и воспитываю... - вздохнул Аристотель. - Я ведь, Сеня, не за себя, меня-то не больно обидишь. Но Александра Сергеевича не дам! Не позволю! "Сейчас так не пишут, кому это нужно"! - припомнил он и рассердился с новой силой.

- Больно строг! - усмехнулся директор. - Они юные, глупые еще. Погоди, все поймут...

- Нет, пусть они сейчас поймут! Потом-то как раз поздно будет. "В гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках"! - передразнил он Шамина. - И как я его тогда не убил, не понимаю. А нынче-то к вам шел, а он стоит у подъезда. С гитарой, как всегда... Сигаретку спрятал, уважил... А глаза тоскливые, дома, видно, опять худо... Но я не подошел, выдержал характер. Кивнул ему только так, очень холодно... Соскучился я по ним, мерзавцам... Концерты по ночам часто устраивает?

- Притих, - ответила Елена Николаевна. - Тихо поет...

- Открой-ка, Саня, форточку, я послушаю, чего он там тихо поет, попросил Аристотель, а прислушавшись, ахнул и устремился на балкон.

Там, внизу, в темном дворе, под тополем, трудный подросток Шамин, современнейший юноша в джинсах и с гитарой, пел тихо: