Белая лошадь – горе не мое

— Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!

Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях «Кем я хочу стать?», и раздраженно поинтересовался:

— Ну чем ты опять недовольна?

— Ты бы почитал!.. — На красивом, румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. — А этот ужасный Вахрушев… Он же просто издевается! Полюбуйся…

Сочинение Вахрушева было коротким — три строки кривым почерком:

«Я хотел бы стать неведимкой

бродить по улецам

и улыбатся тем кто меня увидил».

Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:

— И чего тебя в пед понесло, Лизавета!

— А это, между прочим, не твое дело! — сразу обиделась Бедная Лиза. Тебя забыли спросить!

— Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься…

— Это ты называешь «по-человечески»?! — охнула Бедная Лиза. — Куча ошибок! Ни одной запятой! И почему так мало? Ну вот что я должна за это поставить?

— Единицу! — хмуро отозвался Саня. — Что б в следующий раз не вздумал писать искренне. Только имей в виду, это я велел им писать что хочется.

— Санечка, обрати внимание на Исупова Лешу, — не дала им доругаться старенькая Ася Павловна. — Вторую двойку ему ставлю, совсем перестал заниматься…

— Обращу… — уныло пообещал Саня.

Уроки прошли скучно. Собираясь уходить, он обнаружил на подоконнике возле учительской Борю.

— Я тут пока посижу, — напряженно сказал Боря. — Вон, видите, караулит…

Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру…

— Домой зовет, — усмехнулся Боря. — Вчера звонил… Который час?

Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:

— Придется через спортзал вылезать… У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора…

Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось ему ни с кем разговаривать.

В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, — там репетировал школьный ансамбль.

— Упражняются! — гневно бормотал Аристотель. — Музыканты самодельные, бездари! Как не вспомнить Спарту!..

И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что десятый «А» твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.

— Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, — вспоминал Аристотель. — Во всяком случае, так мне казалось в молодости… Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать…

— А царь Леонид? — скучно возразил Саня. («Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим» — так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах… Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал, ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется, Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: «Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!» Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал…)

— И все-таки это была казарма, — сердито отозвался на Санино возражение Аристотель. — Вся страна — казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы…

— А сейчас? — уныло спросил Саня, выглянув в окно. Исаков-старший все стоял там на ветру.

— Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О! — мечтательно вздохнул Аристотель. — О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!

Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты — это нечто весьма скверное.

— Апофеты, мой юный друг, — величественно и грозно произнес Аристотель, — это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом… Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном — ну, трудновоспитуемый, по-нашему, — так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись, не тащили его за уши из класса в класс, не уговаривали, не завышали ему оценки, нет, Александр! Его просто сбрасывали в Апофеты!

— Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? деловито предложил Саня.

— А! — Аристотель безнадежно махнул рукой. — Что ни говори, а в мире был только один великий педагог… Царь Ирод его звали! — он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую — как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная — вбежала Бедная Лиза…

— Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!.. — и она заревела в голос.

— Прекрати реветь и быстро говори! — приказал Аристотель.