Белая масаи

Мой бедный любимый! Я успела только крикнуть ему, чтобы он оставался здесь и следил за магазином, как дверь закрылась. Мы тронулись с места. Впервые в жизни я летела на таком маленьком самолете, но чувствовала себя в полной безопасности. Примерно через двадцать минут мы уже парили над госпиталем Вамбы. Здесь тоже все было освещено, несмотря на наличие огромной взлетной полосы. После приземления я увидела двух медсестер, поджидавших меня с креслом-каталкой. Поддерживая живот, который заметно сполз вниз, я с трудом выбралась из самолета. Меня повезли к госпиталю, и мне снова стало так тоскливо, что я разрыдалась. Не помогали даже утешительные слова медсестер, напротив, от них я зарыдала еще отчаяннее. В госпитале меня ждала швейцарская женщина-врач. Она выглядела озабоченной, но тоже попыталась меня успокоить, сказав, что все будет хорошо.

В комнате для обследований я лежала в гинекологическом кресле и ждала главного врача. Я понимала, какая я грязная, и мне было ужасно стыдно. Когда я извинилась за это, врач отмахнулся и сказал, что в данный момент у нас есть проблемы поважнее. Он осмотрел меня осторожно, без инструментов, одними руками. В ожидании приговора я не сводила с него глаз. Мне не терпелось узнать, как чувствует себя мой малыш.

Наконец он отпустил меня, подтвердив, что ребенок жив. Но для восьмого месяца он слишком маленький и слабый, и нам нужно сделать все, чтобы не допустить выкидыша, потому что ребенок лежит уже очень низко. Затем вернулась швейцарская врач и объявила диагноз: у меня тяжелая анемия из-за малярии и мне срочно нужна донорская кровь. Врач пожаловалась на то, как трудно здесь получить кровь. Консервированной крови у них очень мало, поэтому для меня возьмут кровь у донора.

При мысли о чужой крови в Африке во времена СПИДа мне стало дурно. Я испуганно спросила, проходит ли кровь необходимую проверку. Врач честно ответил, что лишь частично, потому что обыкновенно пациенты с анемией в первую очередь приводят донора из членов своей семьи, прежде чем им делают переливание крови. Здесь большинство людей умирают от малярии или ее последствия – анемии. Лишь небольшая доля консервированной крови приходит из-за границы как пожертвование миссии.

Я лежала на кресле и старалась собраться с мыслями. Кровь – это СПИД, крутилось у меня в голове. Мне стало страшно, и я запротестовала. Врач посерьезнел и уверенно сказал, что мне нужно выбирать между этой кровью и неминуемой смертью. Появилась африканская медсестра, усадила меня в кресло-каталку и отвезла в палату, где уже лежали три женщины. Сестра помогла мне раздеться и выдала больничную униформу, какую здесь носили все пациенты.

Сначала мне сделали укол, затем поставили внутривенную капельницу на левую руку. В палату вошла швейцарская врач и принесла пакетик с кровью. Ободряюще улыбаясь, она сказала, что нашла последнюю порцию швейцарской консервированной крови моей группы. До утра этого хватит. Кроме того, большинство белых медсестер готовы стать моими донорами, если их кровь мне подойдет.

Такая забота глубоко тронула меня, но я постаралась подавить слезы и поблагодарила врача. Затем она подвесила к капельнице пакетик с кровью и стала вводить иглу в мою правую руку. Укол оказался болезненным, потому что игла была очень толстая. Врачу пришлось колоть много раз, прежде чем в мою вену хлынула спасительная жидкость. Чтобы во сне я не выдернула иглы, обе мои руки привязали к кровати. Должно быть, я представляла собой очень печальное зрелище, и была рада, что моя мама не знает, как мне плохо. Я подумала, что, даже если все обойдется, я все равно никогда ей об этом не расскажу. С этой мыслью я заснула.

В шесть утра пациентов будили, чтобы измерить температуру. Я проспала всего четыре часа и была совершенно разбита. В восемь утра мне снова сделали укол, в полдень – новое переливание крови. К счастью, мне досталась консервированная кровь местных медсестер, и СПИДа можно было больше не опасаться.

Меня осмотрели после обеда: ощупали живот, послушали сердцебиение ребенка, измерили кровяное давление. Большего местные врачи сделать не могли. Я по-прежнему ничего не ела, потому что и здесь от запаха капусты мне становилось дурно. Несмотря на это, к вечеру второго дня мне стало гораздо лучше. После третьего переливания крови я почувствовала себя цветком, который полили впервые после долгой засухи. С каждым днем в мое тело возвращалась жизнь. После последнего переливания крови я впервые за долгое время посмотрелась в зеркало – и не узнала себя. Скулы резко выделялись, нос казался длинным и заостренным, а глаза – огромными и впавшими. Тонкие тусклые волосы слиплись от пота. При этом ведь я сейчас чувствую себя значительно лучше, подумала я с ужасом. Все это время я лежала и за три дня ни разу не встала с постели, так как по-прежнему была подключена к капельнице с раствором против малярии.