Белая муть

Дом, окруженный хлипким деревянным заборчиком. Прохудившаяся крыша жирной птицей наседала на покосившиеся стены, из-за чего строение выглядело несчастным. Вместо чистой дорожки – заросшая тропа, такая родная и милая сердцу этого мужчины, что ни за что в жизни косить бы он её не стал. Из окон дома выглядывало личико с легким румянцем и небрежно упавшей на лоб прядью кудрявых волос. Лицо это принадлежало жене Михаила, и то, как сильно он радовался при виде его – затмевало осознание всех бед, преследовавших Рудчева. Он бросался сломя голову, перепрыгивая хлипкий забор, к предмету своей любви, но в этот момент сон обрывался, и всё тонуло в вязком болоте пробуждения.

Окно выглядело так, будто сейчас стекло с треском вылетит из рамы. Белая субстанция очень сильно давила на него снаружи, силясь проникнуть в комнату. Михаил лежал на кровати, с трудом вспоминая недавний сон. Перед ним висела картина с красным маяком, всё также не вяжущаяся с общей атмосферой. Рудчев смотрел сквозь неё, совсем не обращая внимания на оголенную палящим солнцем пустыню, окружающую одинокое строение на холсте.

На глазах человека появились слезы, и он долго сдерживал их, пока не успокоился и не решил, что глупо плакать о том, что не имеет к нему никакого отношения, пора одеться и прийти в себя. Приходил в себя он медленно, словно всё это время жил в другом мире, а сейчас каким-то чудесным образом попал в другую реальность, причем не особенно дружелюбную.

Только через полчаса человек надел свой костюм и проследовал в другую часть дома, то есть в закусочную. Как оказалось, Крючевского не было на месте, и Рудчеву пришлось самому готовить завтрак. Дверь отворилась, в помещение вошел Саксайский, бледный, осунувшийся, с ужасной синевой под слезящимися от недосыпа глазами.

– Вот, теперь даже пить опостылело, а как приятно было, все интересовались, а нынче никто даже не здоровается, – Саксайский говорил раздраженно, и голос его сейчас напоминал карикатурную пародию на самого себя, противно сипящую и немного неестественную, – Никому я теперь не нужен. Пропади они пропадом, эти часы! – Воскликнул он, и изо всех сил швырнул на пол свою фамильную ценность. Часы разлетелись на мелкие осколки, которые разом оказались в самых темных углах комнаты.

Пьяница тут же упал за один из столиков и залился слезами. Михаил осторожно присел рядом, однако не смел прикоснуться к рыдающему, так как вдруг вспомнил один случай из своей жизни. Ещё в молодости, когда Рудчеву не было и двадцати лет, он пытался успокоить женщину в нетрезвом состоянии. В какой-то момент она резко поднялась со стула и дала ему сильную оплеуху, которая в тот момент поразила его сильнее молнии, и потом Михаил уже никого не пытался успокаивать. Не то чтобы страх останавливал его, просто в голове после того случая крутилась навязчивая мысль о том, что никому не нужна его помощь. Люди сами плачут, сами решают свои проблемы, и снова плачут после этого, а если ты вмешаешься – то непременно станешь виноватым. Так думал человек, сидящий напротив Саксайского, но в этот момент его собственные мысли казались совершенно чужими, отчего Рудчев впал в какую-то тусклую туманную тоску.

То же утро

Смерть почтальона сразу стала главной новостью, хотя не являлась единственной странностью на сегодняшний день. Господин Крючевский проснулся не у себя дома, и после пробуждения, как следует всё обдумав, поспешил в здание управления. Двигаться приходилось осторожно, несмотря на то, что к туману уже все привыкли, он постоянно становился гуще. Сейчас владелец "Порожек" даже не хватался за углы и стены домов, чтобы сориентироваться, хотя поле зрения ограничивалось семью метрами. Он настолько стремился поделиться потенциально важной для Изабеллы информацией, что спотыкаясь о бордюры и падая, тут же вставал и мчался дальше.

– … открываю глаза, а надо мной серое небо, и вокруг туман. Не видно не зги, кое-как до вас добрался, – проговорил Крючевский. Перед ним сидела Белла, и хозяин закусочной сильно стеснялся своего спального одеяния, которое, к слову, очень забавляло женщину. Не будь её лицо загипсовано профессионализмом и серьезностью положения, она бы рассмеялась. На Крючевском была голубая пижама в полосочку, немного коротковатая и какая-то детская, персиковая повязка для глаз, и длинные зелёные чулки в домашних тапочках, собственно тапочки и смутили Беллу.

– И вы настаиваете, что засыпали дома? – размеренным, слегка хриплым голосом осведомилась Белла. Сегодня она не выспалась, да к тому же простудилась.

– Да, уснул в собственной кровати.

– Вы точно ничего больше не помните? Может, слышали, как кто-то заходил в комнату, или бродил под окнами? – после этих слов Крючевского на секунду охватило смятение, он вспомнил силуэт, увиденный им в окне. От уставших и сонных, однако, невероятно внимательных глаз женщины это не утаилось.

– Да нет, говорю вам. Можно было бы понять, если бы я выпил, но это не так, я был абсолютно трезв. Помню, как заснул в постели, а проснулся в какой-то канаве.