Белая мышь

Она услышала щелчок затвора винтовки, крик и топот бегущих в её сторону ног. Этот идиот пытается от них убежать. По стенам прокатилось эхо выстрела. Где-то совсем рядом с ней послышался гортанный выдох. Нэнси повернула голову и увидела, как он падает, выкинув руки вперёд, прямо напротив её проулка, посередине резко уходящей вверх вымощенной булыжником улицы. Он повернул лицо к ней. Боже, совсем ребёнок. Максимум восемнадцать лет. Она смотрела на него, и казалось, что он тоже её увидел. У него была гладкая оливковая кожа мальчика, рождённого под марсельским солнцем, глубоко посаженные карие глаза, высокие скулы. Одет он был в льняную рубашку без ворота, в каких ходил весь здешний рабочий класс. Ткань истончилась от многочисленных стирок, но была на удивление белоснежной – очевидно, трудами любящей матери. Боже, его мать. Где она сейчас? Струйка крови из его груди начала стекать вниз по улице, пробиваясь между крупными булыжниками. У него двигались губы, как будто он хотел прошептать ей какой-то секрет. Через мгновение его лицо загородили от неё сапоги немецкого солдата, который повернул голову в сторону площади и что-то прокричал. Нэнси не смогла понять, что именно. Ответ был коротким.

Солдат снял с плеча винтовку, закрыл затвор и прицелился. Когда он отошел на полшага назад, Нэнси снова открылось лицо молодого человека. Мир схлопнулся до этого кусочка мощённой булыжником улицы, отштукатуренной и залитой солнцем жёлтой стены и шевелящихся губ умирающего мальчика. Раздался треск, и по дороге разлетелись мозги и потекла кровь. Его глаза потухли, он дёрнулся и замер. Нэнси затрясло от ярости. Ублюдки, которым никакой закон не писан. Убийцы. Она засунула руку в сумку, сжала револьвер и лишь потом с болью в сердце вспомнила, что барабан пуст.

– Чёрт! – тихо выругался солдат и стер с края гимнастерки каплю крови. Слишком близко встал – будет знать в следующий раз. Он поднял голову на окно, где совсем недавно сидела кошка, посмотрел направо и налево. Деваться Нэнси было совершенно некуда. Ещё мгновение, и он её увидит, и она ничего не сможет сделать. Если не получится его убить, придётся спасаться с помощью разговоров. Она начала продумывать оправдания и льстивые фразы. Кого ей сыграть? Испуганную девушку или возмущённую французскую домохозяйку, угрожающую самим эсэсовцам своим богатым мужем и высокопоставленными друзьями? Нападение может стать лучшей защитой. К тому же возможность наорать на него – уже удовольствие, даже если в итоге её застрелят.

С площади снова кто-то что-то крикнул. Солдат развернулся и пошёл вниз, на ходу надевая на плечо винтовку и оставляя за спиной Белую Мышь, трясущуюся от ярости в своем убежище.

Нужно было подождать, поэтому она стала считать до пятидесяти, не сводя глаз с лица убитого парня. Один. Перед глазами встал Гитлер, выступающий в Берлине с речью. Нэнси тогда стояла в толпе, среди других журналистов. Слов она не понимала, но ощущала животный, омерзительный экстаз толпы. Она посмотрела на своих друзей. Как и она, они были иностранными журналистами и работали в Париже, и все вместе приехали в Германию, чтобы своими глазами увидеть этого смешного маленького человека и понять, что же он хочет. Друзья Нэнси все до одного были старше и гораздо опытнее неё, но они выглядели такими же испуганными, и на их лицах читалось то же самое отвращение, которое ощущала и она. Два. Вена. Подонки в коричневой форме штурмовых отрядов разбивают стёкла еврейских магазинов, за волосы вытаскивают владельцев на улицы и бьют плетьми на глазах у соседей. Кто-то из соседей отводит глаза, а кто-то – смеётся и аплодирует. Три. Вторжение в Польшу, объявление войны, месяцы ожидания. Четыре. Франция капитулирует, и она запихивает беженцев к себе в карету «Скорой помощи». Пять. Немецкие истребители обстреливают с бреющего полёта бегущих женщин и детей. Шесть. Анри возвращается с фронта, переполненный горечью и стыдом за то, насколько быстро сдалась Франция. Семь. День, когда пал Париж.

Эти образы вставали перед глазами один за другим. Нэнси сжала кулаки. Тогда, в Вене, она пообещала себе, что, если у неё будет возможность помешать нацистам, она это сделает. С тех самых пор всё то, что она пережила, только укрепляло в ней эту решимость. Она питалась собственной ненавистью к ним, радовалась малейшему успеху. Она считала, что Гитлер – сумасшедший, и он разобьёт себе голову о великую глыбу – Россию, и тогда ему придет конец. А она сделает всё возможное, чтобы хоть на мгновение приблизить конец этого порочного человеконенавистнического режима. Она знала, что ей надлежит бояться, сидеть тихо, держаться подальше от неприятностей и ждать, пока Гитлер и его шайка не потерпят крах, но переполняющая её злоба была сильнее страха, и сидеть тихо было совершенно невозможно.