Белая нить

Элафия дремал ровно там, где привязали — у подсохшего дерева. А вот треклятый лицедей испарился. Куда, любопытно? Справить нужду? На побег требуются силы, кои у Каладиума отжимали ранения. Былым вечером он едва ли с седла не валился. Хромал. Истекал жаром и отдирал от порезов повязки. Далеко ли уволочит кости столь немощный дриад?

Нелепость!

— Каладиум? — выкрикнул Аспарагус. И дурное предчаяние холодным комом заворочалось в груди. — Путь наш окончен, истинно? Стало быть, здесь-то вы и обжились? Ты натравил на меня найпанов? Нет… Дриада они не послушают. А кого послушают? Наяду, верно? Или… выродка наяды?

— Избавьтесь от этого умника! — усыпил тишину ломкий возглас, и Аспарагус вытащил из ножен меч.

Оценить, откуда донесся призыв, не вышло. Зато вышло резануть по привязи и пустить скакуна наутек — тоже недурственно, ежели взять в расчет, что очутились они рядом с гнездом вырожденцев.

Уродцы повыскакивали из-за деревьев. Ринулись в драку, как одуревшие. Аспарагус напружинился, поднимая напоказ лезвие. И стоило твари прыгнуть, резко ушел в сторону и полоснул по выступающему брюху.

Вечер сотряс хоровой визг: второй найпан цели тоже не настиг. Прежде ниспал, тщась содрать врезавшуюся в глотку лиану.

Так они и барахтались на пару под звучное шлёпанье удирающих собратьев. Первый, шипя и посвистывая, цеплялся за траву. Шлепал хилыми ручонками по крови, натекшей из пуза. Другой перекатывался с боку на бок, впиваясь узловатыми пальцами в удавку.

— Азалия! — прокричал Аспарагус, и крик залетал от ствола к стволу, пробуждая эхо.

Ноги вели его по кругу. Глаза и уши считывали малейшие колыхания и шорохи, ибо поблизости в тумане пряталась угроза посерьёзней. Он ждал, когда двукровная себя выдаст.

И вот коричневые чары — гарпия! — вспыхнули и заискрились, поглощая густеющий в листве мрак. Струя воздуха, подогнанная хлопком крыльев, врезалась бы Аспарагусу в грудь, но он ускользнул от нее в повороте.

Удар пришелся на дерево, и оно содрогнулось. Дрожь прошибла его от корней до вершины.

— Азалия! — проревел Аспарагус, как вдруг слух потревожили хлопки ладоней.

— Эсен, будь добра, вернись в логово… — произнес голос, расшевеливший застарелые воспоминания.

— Азалия…

— …а ты брось железку.

Придушенный уродец до сих пор хлюпал. Аспарагус чиркнул мечом по его горлу, повлекая за собой безмолвие.

— Браво! — долетело из-за спины. — Ежели я напишу историю жизни, обязательно упомяну, как ты разделся с найпанами.

— Много чести.

На мгновение среди деревьев показалось узкое лицо в обрамление зеленоватых, напоминавших тину, волос. Сверкнула белым клыкастая улыбка. И вырожденка, шелестя крыльями, скрылась в тумане.

Гарпия-наяда, — понял Аспарагус.

Время текло. Меч давно покоился у ног. А он, как юнец какой, все не смел прервать молчание.

Не изгнанница восседала на краю ямы — правительница, снизошедшая до беседы с подданным. Один ее взгляд — острый, как укол иглы — рассыпал по коже мурашки. Годы бродяжничества не пощадили Азалию. Они вычли из нее толику мягкости и напитали упрямство и властность. За хрупким телом ныне скрывался стальной, поросший шипами стержень. Изумительно, но одеяние ее не дышало бедностью. Широкий пояс в две ладони окольцовывал талию, отчего темно-алая блуза плотно прилегала к телу и подчеркивала грудь. На запястье темнела бархатка, кою окаймляли кружево и золотые снежинки, само собой, дар Лета́.

Зелен лист, за украшением Азалия скрывала клеймо — рассеченный посередке листок, метку Вечного Древа.

Видит Тофос, единственным, что выдавало в ней отверженную, были не по возрасту увядшая листва и плечи, поникшие и ссутуленные. Помнится, Эониум извечно внушал Азалии, что об осанке надобно думать смолоду, иначе потом жизненные невзгоды изогнут позвоночник дугой.

Изогнули, — подумал Аспарагус, а вслух выдал:

— Ты постарела.

— Ну, знаешь, — Азалия сдула со скулы локон, оголяя пересекший щеку шрам, — ты тоже не цветешь младым цветом.

Она поднялась и водрузила остроносый сапог на бревно. Сверкнула глазами, чудилось, отлитые из чистого золота.

— Итак, — продолжила она, поигрывая с кисточкой на поясе. — Веришь, я скучала по тебе. Никто не умеет глядеть столь пронзительно. Но!.. На кой ты сюда наведался, м? Слыхала, вы с Антуриумом теперь заклятые друзья, почти братья. В самом деле, истина — упрямая вещь, Аспарагус.

— В изложении Каладиума? — поинтересовался Аспарагус. — Что ж, возможно, не спорю. Истина в устах повествующего, Азалия. Правды не существует, существуют разные точки зрения.

— Желаешь, чтобы я выслушала твою?

— А ты дозволишь мне высказаться?

Ухмылка стерлась с её лица, уступив место задумчивой отстраненности. Она отвернулась и картинно возвела взор к небу — общение с Каладиумом сказалось на ней дурно.

— Идём. Послушаю.

И юркнула в яму.

***