Белая нить

Как бы там ни было, ничего уже не перепишешь. Всё, что он сказал и сделал, окончательно, как смерть. Дочь Стального Шипа не тащила его силком, он пошёл за ней добровольно. Пошел и отрезал себе путь в Барклей, на Ааронг. Может, к счастью? Нет выбора — нет колебаний.

На Ифлога Рубину место. Он феникс, верно? Да как яду испить! Вот только дорога к соплеменникам выстлана для него пеплом бесславия. Не может он вернуться к ним с пустыми руками. Фениксы его на смех поднимут! И будут правы! Не умертвил океанида. Не исполнил клятву. Не отомстил за Азера.

Проклятие! Рубин бросил попытки подняться со скользкой от крови травы. Откинул пояс с мечами-парниками и улёгся на бок, облизывая запекшиеся губы.

Тихо. Вокруг ни души. Только он валялся под деревьями — пёстрое пятно, распластавшееся на ничейной земле.

Раздражали ветра, гуляющие по равнине, разрезавшие траву и колосья. Надоедали лучи солнца. Прорываясь сквозь листву, они жалили, били по глазам, заставляя ворочаться и тревожить крылья.

По спине Рубина струился горячий пот, но он не шевелился, даже пером не вёл, так и возлежал на земле — словно нет большего блага, чем жариться под палящим солнцем, привлекая падальщиков. Запах растопленной крови все крепче заседал в ноздрях.

Чудилось, он вечность пялился на сновавших у носа муравьев. Но в какой-то миг мозг перегрелся от пустых дум и тревог. Усталость и изнеможение взяли своё, и мир провалился в черноту.

Очнулся Рубин от острой рези. Мокрая тряпка упала на крыло, и боль штыком ввинтилась в голову.

— Что за?!.. — Он даже выругаться не смог — стиснул зубы, скованный судорогами.

— Хворь подцепишь.

Женский голос донесся из-за спины, и у него недобро засосало под ложечкой.

Азалия? Да ну в пекло! Уповая на неполадки со слухом, он растёр ладонью лицо и приподнялся на локте. Не повезло. Та, что поначалу походила на чёрный силуэт, окаймленный солнечным светом, и правда оказалась дочерью Стального Шипа. Она уже возвышалась перед ним — всё такая же пышногрудая и златоглазая, с густыми бровями вразлет и шрамом на щеке.

Удивительно, но побоище почти её не попортило, разве что кровью и грязью забрызгало.

— Выжила? — процедил Рубин, чувствуя, как по телу рассыпается взволнованная дрожь. — Что ж, браво-браво. Моё почтение, дорогуша. Покрасовалась? Теперь вали отседава. И без тебя тошно.

— Дерзишь? — Губы Азалии сжались в тонкую линию. — Языка не боишься лишиться?

— Не я к тебе припёрся! — Рубину потребовалась вся выдержка, чтобы не выдохнуть ей в лицо яд.

— Думала, кто-то из моих уцелел, — пояснила она. — Спустилась. Гляжу, феникс наш без чувств лежит. Река неподалёку. Чего раны не промыл?

— Тебе-то какое дело?

— Сама не ведаю. — Азалия пожала плечами и, зарывшись пальцами в землю, уселась в шаге от него. — Вестимо, материнские инстинкты иногда пробуждаются. Ты умертвил Глендауэра?

Рубину будто пинка отвесили. Сердце ухнулось в пятки, но тут же взметнулось, подхваченное гневом.

— Ни мне, ни тебе удача не улыбнулась, — прошипел он. — Но я поджёг Палача — уже неплохо.

— Я ожидала от Антуриума подвоха, — призналась Азалия. — Я предвосхищала, что Аспарагус может переметнуться, но не видела в том угрозы. Право, одним врагом меньше, одним больше — ерунда, ежели подумать. Они вырастили для меня подножку, о существование коей я не подозревала.

— Занятненько, — безучастно выпалил Рубин. — Выходит, Аспарагус тебе братцем приходится.

— Старшим, истинно.

— Почему ты сразу его не прикончила?

— Ты не поймешь. — Азалия подняла глаза к кронам, с которых изредка срывались листья. — Какие-то чувства всё равно умирают. А какие-то, пусть мы и сжигаем их, оставляют следы.

— Чё?

— Сказала же, не поймешь.

Повисла тишина, и все же тут и там реяли негромкие отзвуки: то птица какая горланила, то шелест колосьев в уши залетал. Три дерева, возле которых Рубин бросил кости, стояли неплотно. Просветы меж ними открывали взору степи, где каждая травинка гнулась под натиском ветров. Стылые, пробирающие до трясучки, они холодили кровь, прогоняли из тела жар.

Кряхтя, Рубин сел. Сгорбившись, облокотился на согнутые в коленях ноги. И посмотрел на Азалию, невольно позлорадствовав. Подле него восседала некоронованная королева. Дочь Стального Шипа, чьих подопечных перебили. Но ей ещё хватало наглости взирать на Рубина как на отребье.

При ближайшем рассмотрении она выглядела жалко. Золотые глаза совсем впали, глядя на мир с осунувшегося исцарапанного лица. В паре мест кожаный нагрудник и портки порвались, оголив жженую листву. Она вдобавок рукав блузы искромсала, чтобы перевязать его крыло.

Спасибо, конечно. Но лучше бы она свалила восвояси. На худой конец — заткнулась бы.

Казалось, Азалия подушку для нытья хотела отыскать. Потому что трещала она без умолку.

— …А ещё эта девчонка, Эсфирь. — Слова так и слетали с посеревших губ. — Что она такое? Нет, Каладиум рассказывал мне о её умениях, но знание не равняется живому противостоянию…

Дурость какая-то! Плевать Рубин желал на Эсфирь и дриадские интриги. Куда больше его заботило собственное будущее. Поэтому он напрягся и отрезал лишние шумы. Углубился в мысли.