Белая нить

А ливень между тем усиливался, превращал землю в грязевую трясину. Дождевая пелена застилала всё вокруг. Даже свет цветов на курганах — и тот едва сквозь нее пробивался.

Эсфирь отстранилась от Каладиума и замерзшей рукой смахнула с его скул холодные капли.

— Неплохо, — отчеканил он с мальчишеской, почти озорной ухмылкой.

— Обидно, знаешь ли, — проговорила Эсфирь. — Неплохо? Мне казалось, я хорошо целуюсь.

Она сморгнула дождевые капли и погасила чары.

— О, я вовсе не преуменьшаю…

Он осёкся. Туман в его глазах развеялся. Лицо перекрыла маска ледяного равнодушия.

В воздухе повисло напряжение. Казалось, еще чуть-чуть — и он взорвется фонтаном искр.

Каладиум следил за Эсфирь из-под опущенных ресниц. И под его взглядом каждая мысль в ее сознании истончалась и лопалась, как передутый пузырь. Она отвела взор и увидела кинжал, который он до сих пор сжимал в руке. Из размытой позолоты клинка на нее глядели два глаза: левый залился белым, правый — черным. С уголка губ бежала дорожка смоляной слюны. А виски и щеки, угадывавшиеся за опавшими под дождем кудрями, изрисовали вздувшиеся вены.

Сбоку блеснуло зеленым. Под ногами Эсфирь зашелестело. Лодыжки коснулось что-то склизкое. И она шлепнулась наземь, стукнулась рогами о камень. В ушах расползся звон. Небо закрутилось водоворотом. Прежде чем она опомнилась, запястья и грудь овили дрянные сорняки, пришившие тело к земле. И в тот же миг что-то внутри неё сломалось, высвобождая голод убийства.

Эсфирь рассмеялась. Каладиум отшатнулся от нее, как от сундука с проклятыми драгоценностями.

Хватать, терзать, убивать, — шептало Эсфирь подсознание, когда она разорвала оковы. Вре́залась пальцами и ступнями в землю. Она видела впереди живое существо, но отказывалась признавать в нем того, кто достоин чего-то иного, нежели утолить им голод. Их разделяли двадцать-тридцать шагов, но казалось, что не больше трех. Казалось, стоит Эсфирь напасть — расстояние влет сократится. И жертва падет под оглушительный треск раскуроченных костей.

Чтобы растянуть удовольствие, Эсфирь подступала к добыче крадучись. Ползла на четвереньках и скалилась. Каладиум стоял неподвижно. Тем большим было удивление Эсфирь, когда она прыгнула, а он проехался под ее животом в низком выпаде и сильным ударом всадил в крыло кинжал.

Она вскрикнула. Щеку оросили капли крови — во второе крыло врезался нож с зазубринами.

— Стало быть, боец из вас скверный. — Голос Каладиума звучал глухо и отстраненно. — Прискорбно, но поправимо.

Сердце Эсфирь угомонилось. Застучало тихо и размеренно. Она замерла. Она слышала, за пригорками кое-кто притаился, и ждала, пока эти кое-кто подойдут ближе.

Дождалась. Темнота у холма зашевелилась, словно скомкавшись и очертившись знакомыми изгибами чадящих тел.

Один, второй, третий. Сгорбленные и едва различимые хины выползали на тусклый свет, будто только что рожденные самой ночью.

— Ты окружен! — прилетел издали возглас, глубокий и надрывный, но приглушенный шумом дождя.

— Ах ты ж, хиновы потроха! — проорал Каладиум. — Аспарагус, чтоб тебя!.. Какого…

— Глаза разуй, полудурок!

Аспарагус! Упоминание ненавистного имени отдалось в деснах зудом. Эсфирь обернулась.

Хины наступали со всех сторон, окружали Каладиума. Глухо заклацали зубастые черепа. Вспыхнули и разгорелись на крючковатых когтях чары. Под яростный топот дождя звери кинулись на него друг за другом. Он метнул в землю зеленоватую вспышку и закружился, уворачиваясь от угольных сгустков — с десяток просвистели над головой, четыре-пять лизнули плащ и штаны. Двум хинам он позволил приблизиться, а потом швырнул в них выхваченные из-за пояса лезвия и сжался в комок, пропустил над макушкой черный сгусток.

Пара хинов упали, как подкошенные, омыли траву черной кровью. А третьему прыгнувшему Каладиум распорол живот выскочившими из наруча шпорами-лезвиями.

Эсфирь не ведала, сколько времени минуло с начала сражения. Но чувствовала: еще немного, и её душевной болью можно будет без огнива воспламенять свечи, а гневом сравнивать с землей горы. Хинов! Ее друзей-хинов вырезали прямо на ее глазах, а она отползла к холму и сидела сложа рога, потому что никак не могла вытянуть из крыла ножик с зазубринами!

Валуны, на которых возлежали крылья, омывали ручьи крови. Но как она ни долбила по рукояти-шипу, как не раскачивала туда-сюда, лезвие накрепко въелось в крыло.

Она моргнула раз: Каладиум перескочил через обездвиженные тела. Два: почва содрогнулась, из нее с грохотом выпорхнули корни. Три: несколько хинов попадали, опутанные корнями.

Щелкнула застежка ремня. И уши заложило от хлестка. Скрученный мотком кнут развернулся, взвился над головой Каладиума. Тотчас из-за кургана на поле сражения вылетел другой дриад верхом на скакуне. Левую половину его лица перекрывала до боли знакомая древесная маска.

— Убери хлыст — не поможет! — взревел он и направил зверя в гущу драки.