Белая нить

Каладиум и не подумал исполнять приказ. Кнут со свистом рассек воздух. С гулким шлепком овил ногу хина. Тот рыкнул, подался вперед. Но удавка не дозволила сделать и шага. Дриад рванул хлыст на себя, и зверь шлепнулся спиной в лужу.

Хины подняли вой. Затопали. Завертели мордами. Вре́зались когтями в почву и понеслись кто куда, испуская с боков удушающий дым и расплескивая слякоть.

Эсфирь увидела, как к Аспарагусу черными тучами летят чары хинов. Как он прижимается к спине скакуна, ускользая от ударов, а затем хватает его пятками, рвет поводья в сторону чащи целящихся лап. Часть хинов кинулась врассыпную. Он промчался мимо них на полном скаку. Вырвал мыски сапог из стремян и сошел на землю в кувырке.

Сверкнуло. Обнажив меч, Аспарагус широким резком распорол двум хинам глотки. А Каладиум насадил на клинок еще одного. И зверь едва ли не повис на лезвии, утратив желание кусаться.

Эсфирь слышала ругань и проклятия, свист хлыста и лязг металла. Вжалась в валун, сотрясаясь всем телом. Смежила веки. Распахнула и вскрикнула. К бедру прикатила дымящаяся морда. Несмотря на расставание с телом, она до сих пор щелкала зубами, но позже замерла с разомкнутым ртом.

Силы растеклись по венам Эсфирь. Разум снова помутился. Она поднялась и расправила плечи. С пальцев потекла тьма. Пучину звуков начало заглушать нарастающее гудение. Хины, стайка мельтешащих черных точек, попрятались — кто в тенях растений-гвоздей укрылся, кто в норах под курганами. Остались только два замерших пятна с ничего не понимающими лицами. Две надоедливые, не достойные жизни кляксы: Каладиум и Аспарагус.

— Темные отродья! Нечисть треклятая! — прорычал Каладиум. Он сплюнул кровь и постучал ладонью по длинному уху. — И откуда их столько повылазило? Не пойму, это они шумят?

— Великий Тофос! — Аспарагус уже смотрел на Эсфирь.

Она светилась. Светилась всё ярче и жарче, подобно солнцу, сорвавшемуся с небесных цепей и опустившемуся на землю. А из пальцев испускала мрак, который сгущался плотнее и плотнее и окаймлял воздух вокруг дриад движущимся лассо.

Мрачное лассо впиталось в почву. Из неё выросли двенадцать теней — рогатых, с перепончатыми крыльями и кожистыми, увенчанными лезвиями, хвостами. Тени окружили дриад. Взялись за руки и повели хоровод. Заплясали, выбивая копытами беззвучную дробь.

— Нужно уходить! — взвыл Аспарагус, тщась перекричать гул и растирая слезящийся глаз.

— Куда, Боги милостивые? — Каладиум прижимал ладони к ушам, по мочкам и скулам стекали кровавые полосы. — Куда?!

— Боль! — отдала приказ Эсфирь и взмахнула крыльями.

Ветер рывком подхватил её, поднимая выше и выше. Тени слились воедино. Превратились в плюющуюся тьмой стену. Ночь разорвал леденящий душу вопль. Несколько ударов пришлись на Каладиума. И он упал на колени. Впился пальцами в голову — мелкий и жалкий, в изодранном одеянии, перемазанном алой и черной кровью.

Аспарагусу тоже достался удар тьмы. Но он устоял. Вновь и вновь он ускользал от мрака в шатких поворотах. Вновь и вновь обращал к небесам дурной взгляд и разжигал на ладони пару невзрачных искр. И отбивался, отбивался, отбивался, размахивая клинком, как сумасшедший. Меч так вращался в его сотрясаемых дрожью руках. Аспарагус был скор, словно вихрь.

И клял на чем мир стоит и выродков, и Каладиума, и Антуриума, и…

Эсфирь зависла в воздухе. Закрутилась веретеном, впитывая накопленные свет и теплоту.

Застыла, выдохнула.

Вздохнула.

Сомкнула ладони лодочкой у живота и направила к дриадам ослепляющую волну света.

— Ежели выживу, — выпалил Аспарагус и припал к земле, — клянусь, я убью тебя, Олеандр!

— Олеандр, — медленно и четко процедила Эсфирь, не обращая внимания на хрипы дриад.

Перед внутренним взором с кристальной ясностью предстало лицо цвета корицы с колючими зелеными глазами и двумя родинками на щеке. И сердце екнуло, ярость улетучилась.

Волна света почти накрыла дриад, но Эсфирь перенацелила ее к холму и полетела к Морионовым скалам.

Тягучее шипение доносилось в спину. Поредевшая стая хинов вынырнула из укрытий и устремилась вдогонку.

Враги или соратники

На своём веку Аспарагус не единожды участвовал в сражениях, где численный перевес приходился на сторону противника. Не раз ему доводилось противостоять и вырожденцам. Но никогда после он не чувствовал себя столь — да простит Тофос его душу! — дерьмово. Даже по завершении схватки, в коей изувечил лицо и навсегда лишился благодати глядеть на мир двумя глазами.

Стоя на коленях в луже угольной-алой крови, Аспарагус попытался осмыслить случившееся и столкнулся с нехваткой умственных сил. Надумал подняться, но и тут потерпел неудачу. Спину прострелило. Кровь галопом забегала в висках, вторя надрывным ударам сердца.