Белая ночь в окне

И вот дело пойдет, бывало, к весне. Утра станут пронзительно звонки и чисты. Лыжи зашипят под ногой, разламывая тонкую корочку предвесеннего наста. А сам лес, как песня. Ходит в вышине ветер, сосны гудят. Внизу синица «пенькает», пестрый дятел пускает трель. Елка, погнутая в осеннюю бурю, скрипит в лад с гудом вершин. Даже тетеря — вспугни ее — сядет на березу, закокает, и все к месту, все входит в лесную песню.

Володя, бывало, рассказывал об этом за вечерним чаем. Тогда-то и зародился великий родительский спор о Володином призвании.

Петр Сергеевич пороется на полке, сунет сыну книгу, богато украшенную цветными иллюстрациями. Леса, цветы и птицы так и пестрили перед глазами Володи.

Полина Владимировна щурилась:

— Петя, не забивай ребенку голову! Он будет артистом... Его место на сцене. И оставь, Петя, свои уроки ботаники. Это вовсе ни к чему не ведет. Довольно того, что я по твоей милости...

Тут мама резко вставала, а папа, виновато пыхтя, уносил книгу.

Володе было жалко ярких картинок, но он сердито— по-маминому — поглядывал на отца. Конечно, Володя будет артистом! Чего же папа еще спорит, когда надо радоваться?!

Да-а... Папы давно нет. Пока он был жив, сын так и не смог поступить в музыкальное училище до окончания восьмилетки, а вернее, до отцовской смерти. Спасибо маме — устроила. Правда, поздновато, но Владимир добился своего. Вот только кругом завистники. Дорога в искусство нелегка.

Глава третья

Владимир вздрогнул: кто-то тронул его за плечо. Мелькнула мысль: «Сама вышла, Дарюш... Она всегда была понятлива...» Но тут послышался густой хрипловатый бас:

— Закурить не найдем, молодой человек?

За спиной стоял парень, высокий, угловатый, с длинными руками и тонкими, неприятно прямыми ногами. Он опирался на маленький блестящий багор с коротким ратовищем. Ноги в резиновых сапогах с такими широкими раструбами голенищ, будто он надел их специально на смех людям. Костистое большеносое лицо парня ничего не выражало, точно он и не спрашивал только что закурить, а так просто подошел да и стоит тут от нечего делать.

Пока Владимир разглядывал его, досадуя на свою ошибку, но злясь не на себя, а на Дашу, парень снова повторил вопрос своим глуховатым баском:

— Замахрить-то, говорю, не сообразим? — И добавил, как бы оправдываясь: — Гнус... проклятый одолевает бесподобно!

Признаться, Владимир даже взгрустнул при виде своего почти пустого портсигара, однако он — хотя и не без труда — поборол себя и протянул папиросы. Парень склонился и кой-как поймал красноватыми длинными пальцами папироску.

— Свои-то все уже сегодня выдымил. Гнус, — еще раз присказал он.

Владимир, сожалея, посмотрел: в портсигаре сиротливо раскатились по сторонам две последние папиросы. Парень достал спички из заднего кармана узких брюк (на нем все было тесное, узкое, точно он нарочно оделся так), закурил и с видом человека, которому давно знакомо все на этом берегу, уселся на соседний пень рядом с Владимиром. Острые колени парня поднялись едва ли не вровень с подбородком. И стало вдруг видно, что это уже не парень и не молодой, а скорее пожилой человек. Редкая, но курчавая русая бородка, как пеплом, припорошена сединой.

Неверный свет ночи скрывал до этого и дряблость щек. Теперь же сразу стали видны все морщины. Лишь бородка несколько скрашивала лицо.

Некоторое время молчали. Владимир с горечью посмотрел на Дашино окно и недовольно покосился на гостя.

— Что вы тут с дрючком этим по ночам делаете?

Он еще днем видел сплавщиков у реки с такими же дрючками, только у тех были дрючки подлиннее.

Человек затянулся, но не заглотнул дым, а, отгоняя комаров, клубом выдохнул его перед собою. Он не удивился новому названию багра и коротко ответил:

— Сну нету. Беда с подобными ночами!

— А как же будете работать днем?

— Приобык уж. Да найду время, сосну маленько днем-то.

Гость сбил Владимира с мысли о Даше, о прошлом. Раздражение росло. Ему вдруг показалось, что этот человек все знает. Знает, зачем Владимир сидит здесь, знает, кто он такой. Вполне возможно, что его подослали. Эта уборщица (так почему-то в мыслях стал он именовать Алевтину Ивановну) вроде чего-то недоговаривает. В самом деле: пришел, сел, сидит. Нахал!

— К чему бы это? — вдруг недоуменно спросил человек, обращаясь скорее в пространство, чем к собеседнику.

«Не сумасшедший ли?» — осторожно посмотрел на него Владимир и спросил:

— Что?

— Да вот это... Белая ночь. Вовсе она ни к чему. Только сну нету от этого мерцания.

Владимир будто впервые осмотрелся вокруг. «Мерцания» он не увидел. По-прежнему текли мимо бревна. Они утекали и утекали в прозрачную белесую даль. Казалось, никогда не будет конца этому потоку.

И опять, едва Владимир остановил взгляд на кромке противоположного берега, поток вдруг остановился, и с тою же быстротой начала двигаться на берегу темно-зеленая полоса леса.