Белая обезьяна, чёрный экран

Хохоча, Лёля вдруг выхватила пиво из моих рук. Она побежала по лестнице и поднялась на второй, а потом и на третий этаж, где находилась крохотная эркерная терраса — башенка, похожая на стеклянную коробку.

Не дожидаясь меня, она принялась открывать бутылку «Балтики» о выступ подоконника. Я кинулся её догонять, чтобы предотвратить аварию, но не успел: пиво ударило нам в лица фонтаном, залило наши руки и футболки горькой хлебной влагой.

Я сцеловывал капли с Лёлиного лица. Тихо звенели стёкла.

По стеклянным стенам нашего ненадёжного убежища пробегали отражения фар проезжающих по дороге машин.

То, что я у Лёли не первый, было понятно сразу.

Но всю неделю, до следующих выходных, я медитировал на свой сотовый телефон. Лёля в любой момент могла позвонить. В телефонных разговорах она была, кажется, смелее и остроумнее, чем в жизни. Вспоминая её, стоящую в двух шагах от меня, представляя себе, как она подходит ко мне всё ближе и первая прикасается ко мне, я захлёбывался от счастья и ужаса.

* * *

На следующие выходные я попросил Андрюху подменить меня. Я снова приехал к Петровским. Изразцы были ещё не закончены. Они валялись на веранде — даже птица лежала на том же самом месте с края стола.

Лёлина младшая сестра в этот раз меня не встречала; Жанна сказала, что она в городе, сдаёт экзамены. Отец семейства тоже отсутствовал.

Сегодня меня приняли гораздо менее церемонно. Лёля улыбалась и молчала, но я уже не пугался её молчания. Жанна развлекала меня разговорами. Мне были выложены все местные дачные сплетни, и через полчаса я уже знал, кто где и с кем живёт и во сколько раз в этом году выросли взносы за дачный кооператив. Потом она переключилась на меня.

— Какая же у вас, Юрочка, благородная профессия, — говорила она восторженно. — Для меня врачи — всё равно что святые.

То же самое я бы мог сказать про художников.

— Ещё лет десять, и вы будете заведующим вашей реанимации, — продолжала она. — Я прямо вижу это. У вас есть задатки руководителя.

Я возразил ей, что подумываю уйти из ОРИТа в отделение лучевой диагностики.

Жанна нахмурилась.

— А это не вредно для здоровья? Говорят, рентген очень опасен. Я бы вообще запретила рентгенологам иметь детей.

Мысленно я усмехнулся: если бы Жанна знала, что имеет дело с носителем семейного Альцгеймера, то давно бы уже нашла способ выпроводить меня со своей дачи.

Я попытался объяснить ей разницу между ультразвуком, где я буду работать, и рентгеном, но у меня ничего не вышло. Она поняла только то, что ультразвук не влияет на генетику.

— Ну и хорошо, — сказала она. — Здоровье — это главное.

Жанна наконец-то позволила мне помочь ей с посудой, а Лёля, уже не чужая, а моя Лёля, за чаем сообщила матери, что после обеда мы пойдём «побродить», и у меня после этих слов возник лёгкий спазм гортани — я хоть сейчас готов был бежать в наше тайное убежище.

— Только возвращайтесь, пожалуйста, засветло, — произнесла Жанна. Она со значением посмотрела на дочь. В её голосе или взгляде прозвучало что-то такое, от чего Лёля вскочила из-за стола и больше на террасе не появлялась.

Жанна поглядела ей вслед и покачала головой.

— Ну вот опять, — сказала она с досадой. — Спрашивается, что тут такого. Покраснела и покраснела. И нечего убегать, словно тебя ужалили.

И добавила, обращаясь уже ко мне:

— Юра, я вижу, у вас с Лёлечкой доверительные отношения. И к тому же вы врач; так может, попробуете хоть как-нибудь на неё повлиять?

Я неловко кивнул, не понимая, что она имеет в виду. Жанна продолжала вполголоса, постепенно ускоряя речь, — видимо, опасаясь внезапного возвращения дочери.

— Эрейтофобия, — продолжала она. — Вам это говорит о чём-нибудь?

Я кивнул. Жанна оглянулась и ещё раз убедилась, что её никто не слышит.

— Лёля, когда общается с людьми не из круга семьи, может внезапно покраснеть и ужасно этого стесняется. Причём в детстве такого с ней никогда не случалось. А вот несколько лет назад, внезапно как-то, раз — и началось…

— Это проходит, — сказал я. — Считается, что эрейтофобия — преходящее нарушение.

— Дай-то Бог, — сказала Жанна. — Вы знаете, Лёля ведь хотела в кино сниматься. На пробы ходила. Но вот — не сложилось.

Жанна развела руками.

— Не всем суждено заниматься тем, о чём мечтаешь. Я вот, например, хотела стать художником.

— Но вы и так художник, — сказал я. — У вас здорово получается.

Жанна махнула рукой. Но видно было, что ей приятно упоминание о её работе.

— Нет. Я рисую просто так. Убиваю время. — сказала она задумчиво.

И, увидев, что дочь спускается по лестнице, замолчала.

Что-то пряталось в интонации моей будущей тёщи. Может, гордость за дочь, а может, затаённое ожидание её неудачи.

* * *