Белая рабыня

Через три месяца после ухода в отставку губернатора Фаренгейта район Карлайлской бухты да и весь Порт-Ройял превратились в настоящую столицу берегового братства. Никогда до этого столица острова не видела такого количества столь свирепо и живописно выглядящих людей. Конечно, это не могло не сказаться на обстановке в городе. Ибо джентльмены удачи в дни, свободные от несения вахты и исполнения других обязанностей по службе, вели образ жизни, далекий от монашеского. Все трактиры и таверны гремели от их пьянок. И чем меньше оставалось у них денег, тем более шумные затевали они кутежи. Поддерживать порядок в порту и самом городе становилось все труднее, несмотря на наличие большого гарнизона. Короче говоря, пиратское становище очень скоро стало большой обузой для новых властей Ямайки. Кроме того, и в политическом отношении это было тем же властям совершенно не нужно. Очень трудно будет убедить испанское правительство, что губернатор острова ничего не знал о подготовке эскадры, происходившей у него под носом, в трех кабельтовых от стоянки его собственного флота.

Мистер Фортескью, уже успевший вжиться в роль губернатора, тяготился этим соседством все больше, его раздражало очевидное двоевластие в Порт-Ройяле. Чувство благодарности, которое он испытывал в первое время к сэру Фаренгейту за то, что тот освободил ему свое место, испарилось почти мгновенно. Хорошо известно, что людям свойственно раздражаться при виде тех, кто их облагодетельствовал. Мистер Фортескью видел следы присутствия благодетеля на каждом шагу. Каждая пьяная выходка кого-нибудь из подчиненных капитана Фаренгейта воспринималась им как личное оскорбление. Он велел своим подчиненным вести себя пожестче с пиратской ордой. Свое растущее возмущение он изливал в беседах с лордом Ленгли, который тоже относился к создавшейся ситуации хотя и без восторга, но все же с большим пониманием.

— Вы по-прежнему будете утверждать, что он не позволяет себе слишком многого? — ядовито спрашивал мистер Фортескью у высокого лондонского гостя после доклада капитана порта, из которого следовало, что люди капитана Фаренгейта были прошлой ночью зачинщиками сразу трех драк и виновниками одного пожара.

— Вы знаете мой взгляд на этот вопрос, — отвечал лорд Ленгли, — но, я думаю, вам следует проявить терпение.

— Терпение? Но до каких пределов оно должно простираться?! Если пират приставит мне шпагу к горлу, я и тогда должен буду делать вид, что ничего не происходит? — брызжа слюной, вопрошал губернатор.

— Я думаю, вы сгущаете краски.

— Не думаю.

— Через две недели, по моим сведениям, они снимутся, и мы надолго освободимся от несколько обременительного соседства.

— Надеюсь, не только надолго, но и навсегда, — буркнул губернатор.

— Вы желаете ему поражения в этом походе? — удивился лорд Ленгли.

— Клянусь стигматами святой Терезы, еще немного — и я начну ему этого желать.

Вернулся капитан порта и извиняющимся тоном сообщил, что буквально полчаса назад в «Пьяной медузе» произошла драка и капитан Реомюр, этот здоровенный француз с нового корабля сэра Фаренгейта, опасно ранил сержанта портовой охраны.

— Что?! — взревел Фортескью. — Немедленно возьмите усиленный наряд и арестуйте этого негодяя. И доставьте его сюда.

— Осмелюсь доложить…

— И не осмеливайтесь. Выполняйте то, что вам велено!

Капитан порта, козырнув, ушел. Лорд Ленгли налил себе портвейна из квадратной бутылки, стоявшей на столе, и, тихо вздохнув, выпил.

— Я не думаю, что вы поступили правильно, сэр.

— А что прикажете делать на моем месте — лить сесть себе на голову?

— Можно было бы написать капитану Фаренгейту и пожаловаться на этого… Реомюра. Сэр Фаренгейт — человек справедливый, насколько я могу судить, и он бы наказал своего офицера, если бы выяснилось, что тот виноват.

— Если бы, если бы… — недовольно пробормотал Фортескью и тоже налил себе портвейна.

Через час его приказание было выполнено: капитан Реомюр был схвачен на месте преступления, где он спокойно попивал свой херес, считая, что ни в чем не виноват, и доставлен во дворец, где был помещен в специальное помещение с решетками. Там он буянил, клеймил последними словами и губернатора, и его прислужников.

А еще через два часа в кабинет, где находились губернатор и лорд Ленгли, вошел капитан Фаренгейт.

— Здравствуйте, мистер Фортескью, — широко и добродушно улыбаясь, сказал он.

— Здравствуйте, — буркнул губернатор, — чем могу служить?

— Исправлением несправедливости.

— Какой именно?

— Несколько часов назад в «Пьяной медузе» ваши люди арестовали одного из моих офицеров, капитана «Бретани» Реомюра. У меня такое впечатление, что он был арестован несправедливо.

— Вы знаете, у меня такого впечатления нет.

Капитан Фаренгейт прошелся по своему бывшему кабинету и сел в свое кресло, придвинутое почему-то к окну.

— Вы бездарно здесь все переставили, Фортескью. Изживаете дух бывшего хозяина? Но тогда правильнее было бы потратиться на новую мебель.

— Мне не очень понятен ваш тон, сэр.

— Да мне и самому он не очень понятен. Я не понимаю, почему я до сих пор не взял вас за шиворот и не выкинул отсюда.

— Что-о?