Белая Роза

— Документы? — Слышится слабое перелистывание. Я боюсь двигаться, боюсь, что могу потревожить бусины и выдать нас. — Кажется, с этим все в порядке. Проезжайте.

Вагон катится вперед. Я слышу шипение паровых двигателей и больше криков, и я чуть не издаю громкий визг, когда бочка, в которой я нахожусь, поднимается. Одной рукой я плотно закрываю рот, а другую прижимаю к бочке, чтобы не шевельнуться. К счастью, тот, кто выгружает эти бочки, не катит их. Я качаюсь в воздухе, что довольно сбивает с толку, пока бочка не возвращается на твердую почву с глухим ударом. Я чувствую, что скольжу назад, пока не ударяюсь обо что-то твердое и, наконец, стою на месте.

Слышится еще больше стуков и царапания, поскольку другие бочки погружаются на, как я представляю, грузовой поезд.

Раздается еще один пронзительный свист, и поезд начинает двигаться.

У меня становится легче на сердце. Мы едем на Ферму.

В этой бочке невозможно устроиться. Бусины сыплются на меня отовсюду, и я жажду вытянуть ноги. Мой живот скручивает от голода. Когда в последний раз я ела? Должно быть, это было у Лили. Чувствуется, будто это было несколько месяцев назад. Я начинаю мечтать о еде, которая у меня была в Жемчужине. Вареные яйца в чашечках с тостами. Копченый лосось и сливочный сыр с крекерами. Ягненок с мятным желе. Утка с инжиром с салатом фризе.

Пыхтение поезда и гул двигателя убаюкивают меня, и я засыпаю. Я просыпаюсь от лязга раздвижных дверей.

— Станция Бартлетт, — слышится голос на расстоянии.

— Какие из них, сэр? — спрашивает молодой человек совсем рядом.

— Те три. — Услышав голос Люсьена, я чуть не разрыдалась. — Осторожно, — говорит он, когда мой бочонок скользит по поезду, и меня снова поднимают в воздух, ставя с неприятным стуком.

— Это последняя, — говорит незнакомый голос.

— Отлично. Держите, это для вас.

— Спасибо, сэр.

Я слышу звон металла по металлу, затем звук хлыста, и транспорт, в котором я нахожусь, начинает двигаться. Через несколько минут я слышу голос Гарнета.

— На нужно их выпустить?

— Еще нет, — отвечает Люсьен. — Доберемся сначала до леса.

Дорога, по которой мы едем дальше, ухабистая и разбитая, и я подпрыгиваю в своей бочке, стукаясь локтями, вокруг меня гремят бусы. Надеюсь, этот лес не слишком далеко. Все страхи за последние несколько дней медленно вытекают из меня, сменяются крошечным гулом волнения. Я на Ферме. Люсьен здесь. И Эш, и Рейвен.

— Ты справился, — говорит Люсьен через некоторое время.

— Я хочу увидеть это место, где бы оно ни было, — говорит Гарнет.

— Да, я считаю, что ты заслужил это право. — Возникает пауза. — Конечно, Сил это не понравится.

— Я ее не боюсь.

Люсьен тихо смеется.

— Ты должен.

Мы сворачиваем на более ровную дорогу, затем на другую, более ухабистую, чем первая. Только ко мне пришла мысль, что теперь должно быть достаточно безопасно, что, возможно, я могу рискнуть позвать Люсьена и напомнить ему, что мы сидели в этих бочка кто знает, сколько времени, как мы, наконец, останавливаемся.

Мое сердце бешено колотится, когда верхняя часть моей бочки открывается, и лицо Гарнета появляется в пространстве надо мной.

— Привет, Вайолет, — говорит он.

— Вытащи меня из этой штуки, — говорю я, протягивая руки вверх, чтобы он мог вытащить меня.

Когда я ступаю на твердую землю, ноги дрожат так сильно, что не могут держать мой вес, и я падаю на него.

— Ладно, — говорит Гарнет. — Давай спустим тебя.

Он практически несет меня к краю тележки и помогает мне спуститься с нее туда, где стоит Люсьен, одетый в толстый меховой плащ.

Я ничего не могу с этим поделать. Я начинаю плакать. Большие, неловкие всхлипы разрывают мне грудь и рваными вздохами вырываются из моего горла, мой желудок напрягается.

— Милая, — говорит он, когда я падаю ему на руки. — Я так горжусь тобой. — Я хочу поспорить с ним, настоять, что я ничего не сделала, кроме как, возможно, усложнила все дело, но у меня нет сил. Я слышу, как Гарнет открывает другой бочонок и ящик.

Эш спускается с тележки, и я обнимаю его.

— Это, конечно, не мой любимый способ путешествовать, — бормочет он, и я смеюсь.

Гарнет помогает Рейвен опуститься. Она оглядывается с восхищенным выражением на лице.

— Воздух здесь, — говорит она. — Такой чистый.

Я не заметила, но теперь, когда она упомянула об этом, я глубоко вздыхаю и осматриваюсь.

Сейчас ночь — два фонаря, висящие у сидения водителя повозки, придают золотистое свечение окружающим нас деревьям. Это все, что я могу видеть. Деревья. Я медленно поворачиваюсь на месте с открытым ртом. Большие и маленькие деревья — одни тонкие с невесомыми веточками, другие со стволами, такими же толстыми, как у старых дубов в Жемчужине в лесу, сквозь который мы ехали к Королевскому Дворцу. Я помню, что тот лес был аккуратным и ухоженным, прежде чем его сменил сад с фигурными стрижками кустов. Но в этом лесу есть что-то еще более красивое, и мне понадобилось мгновение, чтобы указать, что именно.

Это место кажется естественным. Старым. Ему разрешено расти, как угодно, без вмешательства человека.