Белая сирень

Он нажал на сосок, и молоко брызнуло из груди, как у Геры, когда ее цапнул ручонкой младенец Геракл, незаконный сын Зевса, отчего и образовался Млечный Путь. Блаженный подставил хлебало и стал жадно глотать молоко.

— Отведай, раб Божий Александр, сподобься благодати.

Растерянный, с трудом преодолевая дурноту, Александр зажмурился и втянул в рот чудовищный сосок. Странно, но он не оторвался сразу от жутковатого источника.

— Не усердствуй чрезмерно, — остановил его блаженный, — чревоугодие тоже смертный грех. Так. Поблагодари Господа и сидай под образа.

А когда они уселись в уголке друг против друга, Фома Ипатьевич проел Александра глазами и сказал человечьим голосом:

— А ты ведь всерьез о правде недужишь. Не то что этот шут Голицын и эта коза Курдюкова. «Дева, облаченная в солнце!» — передразнил он кого-то. — Бесплодная смоковница, лицедейка, дырка без баранки. — Он повернулся к чудо-деве. — Марья, пошла вон!

Поразительная перемена свершилась с Фомой Ипатьевичем, будто какая-то пелена сползла с него, на государя смотрел серьезный и печальный человек.

— Дай руку, — сказал Фома Ипатьевич. — Дай темя… Дай сердце… — Он ощупал императора с врачебной тщательностью. — Не трать себя на мирскую грязь. Не в этом твое спасение. Будешь болтаться меж страхом и надеждой, своей души не спасешь, а чужие загубишь. Уходи. Слышишь, уходи. Замаливай свой грех перед Богом, а не перед людьми. У них ты не заслужишь, как ни тщись. Ты хочешь хорошо, а выходит гадость, смрад. Не вознес я тебя — дурость это. Податлив ты на темное, которое мнишь светлым. Помни: не на путях земной суеты твое спасение, а в смирении, умалении себя. Марфа печется о мнозем, а единое есть на потребу. Стань наижалчайшим среди жалких мира сего, авось тебе и отпустится. Твой верх внизу, твой низ наверху — смекай! А сейчас уходи, душно мне с тобой. Манька! — заорал он как оглашенный. — Дай благодати испить! Горло саднит.

Александр не стал дожидаться нового млекопития, быстро поклонился блаженному и — к двери. По пути он успел сунуть в потную Манькину ладонь золотые вещицы…

Оказавшись во дворе, он прислонился к помойному ящику, его вырвало…

Александр возвращается во дворец. По его виду никак не скажешь о пережитом потрясении.

Флигель-адъютант, не скрывая радостной улыбки, ибо знает, что новость доставит радость императору, докладывает:

— Ваше Величество, вас ждет гость!

Александр удивленно, распахнул дверь маленькой гостиной. Навстречу ему шагнул высокий, статный господин, с красивым, гордым лицом и чуть тронутыми сединой каштановыми волосами.

— Боже мой, Адам! Вот сюрприз так сюрприз! Порывисто обнимает князя Чарторыйского, тот отвечает чуть скованно.

— Надолго к нам?

— Нет, государь. Я тут ходатаем за одного невинно осужденного.

— Адам, прошу вас, в память старой дружбы называйте меня Александр. Я почти отвык от своего имени.

— Это трудно… — тихо сказал Чарторыйский.

— Вы сердитесь на меня? Конечно, кому же, как не князю Чарторыйскому быть вице-королем Польши. Но, Адам, я не так самовластен, как думают многие, в том числе вы. Дать Польше конституцию, а вице-королем — патриота из патриотов князя Чарторыйского — это вызвать взрыв. Выкуп за конституцию — вот ничтожный, хроменький человечишко, которому я отдал принадлежащее вам по праву место. Все равно вы истинный глава Польского королевства.

— А ваш брат Константин?

Александр вздохнул.

— Он останется в Варшаве. Я знаю о всех его безобразиях, но в управление он не вмешивается.

— Неужто все так плохо? — участливо спросил Чарторыйский.

— Как ни плохо, — улыбнулся Александр, — считайте, что ваше ходатайство за невинно осужденного увенчалось успехом. Это я еще могу.

— Спасибо, Александр, — сердечно сказал Чарторыйский.

— Вы помните слова мадам де Сталь: государственный строй России — это деспотизм, умиряемый цареубийством. Я вспоминаю их каждый день.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Ввести парламентский строй или покрыть всю Россию виселицами? Последнее куда проще. Только не для меня, Адам.

— Боже мой! А как прекрасно все начиналось! «Молодые друзья», где они?

— Вы остались верны идеалам, но ваше сердце отдано Польше. Милый и честный Строганов умер. Виктор Кочубей — отменный министр внутренних дел, все тот же ясный ум и малороссийская уклончивость, и никаких иллюзий. Новосильцев, сами знаете, правая рука Константина, умен, жесток и всегда пьян. Забудем о них.

— А вы сами, Александр?..

— Что я?.. Просто счастливый случай. Хватит о грустном. Сделайте меня счастливым, Адам, подарите мне день молодости.

— Увы, я слишком стар для этого.

— Вы старше меня всего на семь лет. А выглядите куда моложе. Я не предлагаю вам никаких безумств. Мне просто хочется вернуть пережитое.

— Я не могу вам отказать… Александр.

— Отлично! Мы ужинаем сегодня у Елизаветы Алексеевны.

Чарторыйский вспыхнул.

— Захочет ли Ее Величество видеть меня?

— Это моя забота. Значит, договорились?..

…Гостиная Елизаветы Алексеевны. Хозяйка, несколько увядшая, хотя все еще красивая какой-то тонкой, тающей красотой женщина, встречает входящих гостей. Впереди Александр с цветами, за ним Чарторыйский.