Белая сирень

— Вон ты какой! — В голосе прозвучало уважение, она сразу и охотно поверила услышанному. — Купца аль кого?.. Большую деньгу возьмешь?

— Плевал я на деньги! Двух обедов не съешь, двух пиджаков не наденешь. Мне за народ…

— Ску-у-шно!.. — перебила она. — Скучно с тобой, как в могиле. Пойду я.

— Погоди! Сделай как надо. Сделай сама!..

— Дурачок!

Она стянула через голову кофточку, обнажив грудь. Расстегнула на нем рубашку. Он был как истукан. Она навлекла его на себя, забилась в его руках и услышала изумленно — захлебный крик мальчика, ставшего мужчиной…

* * *

…Камера. Те же собеседники.

— Я не урод, — говорит Старков, продолжая ранее начатый разговор. — Нормальный человек. Была у меня девушка. Встречались. А потом все кончилось.

— Почему?

Старков молчит.

— Она вас бросила?

— Нет.

— Вы ее бросили?

— И я ее не бросал. Просто перестали встречаться. А зачем вам все это?

— Меня интересуют люди. Особенно вы.

Старков задумался.

— Когда я встречался с той девушкой, то уже не о жизни думал — о смерти. Какая тут любовь?.. Она замуж хотела, детей хотела, да разве мне можно?.. Я и не любил ее.

— Кого же вы любили?

— Никого. Задумку свою. Любви не было, а беспокойство от этой фабричной было. Я понял, это не для меня. Пустая трата времени и сил. И повесил замок.

— И больше никого не любили?

— Да какая это любовь? Глупость одна. Я шел в лес знакомой тропкой не любить, а пистолет пристреливать.

— Лучше бы остались с той девушкой! — воскликнула Мария Александровна.

— Это почему же? — озадачился Старков.

— Кирилл Михаилович был бы жив.

— Наверное. — Лицо Старкова стало жестоким. — Вот поэтому я с ней и расстался.

— За что вы так не любите Кирилла? — всплеснула она руками. — Ума не приложу. Он же милый…

Это прозвучало очень наивно, но не смягчило Старкова.

— Хватит себя обманывать! Спросите повешенных, спросите томящихся в темницах, спросите замордованных солдат…

— Солдаты его любили! — не выдержала Мария Александровна.

— Охотно на водку давал?.. Отец-командир!.. Гнал на верную смерть, для него человеческая жизнь — тьфу! Жестокий, хладнокровный, безжалостный тиран!.. — Он едва удержался, чтобы не плюнуть на каменный пол камеры.

Мария Александровна смотрела на него с доброй, сочувственной улыбкой.

— Как все это не похоже на Кирилла! Вы бы посмотрели на него в семейном кругу, среди друзей, на дружеских пирушках с однополчанами…

— А вы бы посмотрели, как он подмахивает смертные приговоры!

— Вы что-то путаете, — сказала она тихо. — Приговоры — дело суда, при чем тут мой покойный муж?

— Знаем мы этот суд! Как прикажут, так и решат.

— Суду присяжных никто приказать не может. Да и не имел мой муж к суду никакого отношения.

— Вы еще скажете, что он солдат жалел?

— Я видела его на войне. Он подымал роты в атаку и шел первым на турецкий огонь. А ведь он командующий. Самый бесстрашный человек в армии. У него было восемь ран на теле, больше, чем у всех остальных командиров его ранга вместе взятых. Я не хочу оправдывать Кирилла, да он в этом и не нуждается. Он все искупил своей смертью…

— Все ли?

— Он был администратор старой школы — прямолинейный, жесткий, не отступающий от цели, от того, что считал правильным. Он ничего не выгадывал для себя: ни славы, ни почестей, ни богатства, ему все было дано от рождения. Но он этим не пользовался. Он служил России… так, как понимал.

— Плохо понимал! — крикнул Старков. — Такие, как он, замордовали страну, превратили в рабов прекрасный, умный, талантливый народ. Всех надо истребить, до одного!..

— Ну, ну! — сказала Мария Александровна все тем же тоном, будто призывала к порядку расшалившегося мальчишку. — Успокойтесь. Возможно, я чего-то не понимаю, не знаю. Я же не политик, не государственный деятель и, к сожалению, не народ. Мне нельзя об этом судить. Но я женщина, мать, жена… была… любила отца моих детей. Он был такой добрый и терпеливый со мной. Я не хватаю звезд с небес, часто говорю глупости, он никогда не сердился, ни разу не повысил голос, не позволил себе нетерпеливого жеста…

— Виноват был перед вами, вот и не рыпался.

— Кирилл Михайлович ни в чем не виноват передо мной, — сказала она, чуть поджав губы, и впервые в ее кротком голосе прозвучали строгие нотки.

Дверь ржаво заскрипела, и в камеру вошел тюремщик с обедом для Старкова. Жидкий суп и перловая каша помещались в двух жестяных мисках. Миски стояли на жестяном подносе.

Старков на суп даже не взглянул, но миску с кашей слегка поскреб ложкой, после чего опустил поднос на пол. Достал курево, задымил и прикрыл глаза. Если этот маневр был рассчитан на Марию Александровну, то не достиг цели. Она старательно принялась за вязанье…

…Старков вспоминает. Побочный, но тоже нарядный, украшенный колоннами вход во дворец, где находится ведомство Великого князя. Сюда подходит стекольщик с плоским ящиком, полным хрупкой сверкающей клади. Он идет неторопливо, вразвалку, неуклюжий мастеровой человек — Старков артистично изображает добродушного увальня. Он с любопытством и восхищением провожает спешащих к подъезду щеголеватых адъютантов и старших офицеров в парадных мундирах.