Белая сирень

У дверей — пост. Часовой преграждает Старкову путь:

— Стой! Куда идешь?

— Сам, что ли, не видишь? — удивился стекольщик. — Али не признал?

— Поставь ящик! — скомандовал часовой.

Старков поспешно и неуклюже опустил ящик на землю. Второй солдат обыскал стекольщика, прощупав его спереди, с боков, сзади. Стекольщик глупо хихикал и ежился.

— Чаго ищешь-то? — спросил он солдата и сам себе ответил: — Бонбу али ливольверт? Знал бы — захватил. А чего ты раньше не щупал меня?

— У нас сегодня большая гулянка, — словоохотливо отозвался солдат, удостоверившись в лояльности стекольщика. — Однополчане их сиятельства Адониса выбирают.

— Какого еще Адониса?

— Прельстительного юношу.

— Зачем?

— А ты сам спроси! — захохотал солдат и вдруг вытянулся, надув щеки.

Мимо тенью мелькнула долговязая фигура Кирилла Михайловича в сером плаще.

Стекольщик подымается по мраморной лестнице, украшенной статуями греческих богов и героев — прекрасных обнаженных юношей с отбитыми носами и членами.

Он подходит к многостворчатому окну, испещренному трещинами, ставит ящик на пол, достает инструменты и приступает к работе. Вынимает побитые стекла, зачищает раму, выковыривает стеклянную крошку из пазов.

По временам он бросает взгляд на высокие резные двери, за которыми идет холостяцкая офицерская пирушка под председательством Великого князя Кирилла. Поскольку дверь то и дело отворяется: обслуга носится взад и вперед с блюдами, бутылками, приборами, порой выскакивают освежиться в туалете разгоряченные гости, стекольщик может наблюдать происходящее в зале. Видит он и дирижера этого мужского оркестра — Великого князя: мундир распахнут, тонкий батист рубашки прикрывает плоскую сильную грудь.

Разогретая вином компания шумна, криклива, возбуждена. На постамент — крытый ковром сундук — поочередно вскакивают молодые красавцы и под музыку невидимого оркестра вертятся — кто томно, кто дурашливо, кто в сознании своих чар, демонстрируя восторженному собранию юную стать. Затем соискатель высокой чести получает бокал шампанского из рук Великого князя и уступает место другому претенденту.

Компания сильно распалена: красные лица, мокрые рты, потные лбы, судорожные жесты. Сухой, почти бесплотный, крепкий, как кленовый свиль, Кирилл Михайлович не дает себе распуститься, только лихорадочно горящие глаза выдают его возбуждение.

Дверь захлопнулась, стекольщик вернулся к своей работе, позволив простоватому лицу обрести естественное выражение ненависти и отвращения.

Он недолго орудовал стамеской, ковыряя сохлую замазку, словно это вражеская плоть, — появились подручные повара в белых колпаках и внесли в пиршественный зал дикого кабана, зажаренного целиком на вертеле. Выйдя, они не закрыли двери, и когда стекольщик вновь обернулся, то увидел на постаменте обнаженного юношу, которого Великий князь увенчивал лавровым венком.

— Слава Адонису! — крикнул Кирилл Михайлович.

Все закричали, захлопали в ладоши, вспенилось шампанское, грянули скрипки, исступленно запели смычки.

Великий князь, ловко откупорив шампанское, направил пенную струю на Адониса, облив его с ног до головы.

Какой-то расслюнявившийся вконец генерал подскочил к Адонису и чмокнул его в розовую ягодицу.

— Виват! — закричало высокое собрание.

Великому князю подали бутоньерку из роз на белом поясе. Он укрепил ее на чреслах юноши, скрыв под бутонами роз столь вожделенную для собравшихся мужественность Адониса. Молодой человек вскинул руки ввысь, и грянул величальный хор.

Стекольщик сжимал стамеску, как кинжал Занда.

— Кончать!.. — шептал он пересмякшим ртом. — Всех кончать!..

…Тюремная камера.

— Ах, притвора-притвора!.. — услышал Старков радостный голос Марии Александровны. — Делает вид, что спит, а ресницы шевелятся!..

— Никакого вида я не делал, — лениво-тягучим голосом, за которым таилось неиссякшее раздражение, отозвался Старков. — Просто кое-что вспомнилось.

— Расскажите!

— Да нет. Противно. — Он повернулся на локте и пристально посмотрел на Марию Александровну. — Выборы Адониса.

— Адониса? — Она не сразу сообразила, о чем идет речь. — Ах, эта офицерская шутка!.. Откуда вы о ней знаете?

— Наблюдал однажды. Когда стекла вставлял во дворце.

— Я не любительница дионисийских игр, — покачала головой Мария Александровна. — Но ведь каждый по-своему с ума сходит.

— Вы считаете это игрой? А по-моему, свинство. И неудивительно, что у вашего мужа аховая репутация.

— Как же так? — проговорила она недоуменно, по-детски хлопая глазами. — В том кругу, где мы вращались, его считали рыцарем без страха и упрека.

— Я не говорю, что он крал столовые ложки или передергивал в картах. — Старков закусил удила. — Но как военачальник он признавал лишь один маневр — с тыла.

За узким лобиком совершался непосильный труд мысли. Она то вскидывала на него доверчивые глаза, то потупляла и вдруг рассмеялась — легко и молодо.