Белая собака

Атмосфера накалилась, и мы решили поужинать в «Бистро», чтобы снова проникнуться друг к другу симпатией. Поначалу разговор в этом престижном заведении поддерживался на самом высоком уровне и не опускался ниже четырехсот тысяч долларов на десять процентов валового сбора. Потом Сен-Робер, еврей, как можно догадаться по его имени, принялся метать громы и молнии по поводу новых антисемитских выступлений в Гарлеме. Когда негритянский авангард атакует евреев не как белых, а именно как евреев, последние в свою очередь становятся расистами. Так называемый backlash, возвратный удар. Есть о чем плакать, как говорила моя мама, которая никогда не плакала.

В свой предыдущий приезд как раз у Ллойда Каценеленбогена я впервые встретил негра-антисемита. Это было сильно. Мой приятель Ллойд — непоколебимый либерал. Он понимает все. Понять значит простить. Передаю по памяти наш разговор:

Активист

Вы, евреи, захватили гетто в свои лапы. Вся недвижимость, все магазины — ваши. И ростовщики — тоже вы. Вы продаете нам свои паршивые товары на двадцать процентов дороже, чем в белых кварталах. Мы вам уши обрежем.

Каценеленбоген

Возьмите еще цыпленка.

Активист (кладет себе цыпленка)

Благодарю. Вы из нас всю кровь высосали.

Я (по-французски)

Этот фрукт у меня уже поперек горла стоит.

Каценеленбоген (по-французски)

Ты не понимаешь. Мы двести лет их угнетали. Им нужно самоутвердиться. Так что молчи в тряпочку.

Активист

Безусловно, я говорю не о вас лично, я умею видеть разницу. Я знаю, что вы, Ллойд, не из таких.

Я

Вот именно, Ллойд, вы — «хороший» еврей.

Активист

Возьмите soul stations, знаменитые радиостанции, передающие «соул»… Почти все они принадлежат евреям.

Я

Вы антисемит?

Активист

Вы не американец, вам этого не понять.

Я

Ну а вы, вы чувствуете себя вполне американцем?

Каценеленбоген

Слушай, ты стал расистом?

Я

Впрочем, мысль о негре-антисемите кажется мне очень привлекательной: я рад отметить, что неграм, как и всем, нужны евреи.

Этот антисемитизм отчасти возник благодаря комедии арабизма и исламизма, которую ломают чернокожие экстремисты в поисках духовного обновления. Из них девяносто девять и девять десятых процента понятия не имеют о том, что арабские завоеватели жестоко убивали их предков, были разрушителями традиций и истинной африканской религии — анимизма. Не знают и о том, что арабы обращали негров в ислам, грозя им мечом, носящим то же имя, и при этом оскопляли самых слабых и продавали этот живой товар португальским, английским или американским работорговцам…

Было бы несправедливо и недостойно винить за это современных арабов и предъявлять им претензии за преступления предков, которые и не подозревали, что совершают преступления. Нелепо и ошибочно судить о прошлом с точки зрения современности. Но чтобы увидеть в исламе воскрешение африканского духа, нужно преодолеть как минимум несколько световых лет, и когда Малькольм X. пишет по поводу белых: «Как же я могу любить человека, который изнасиловал мою мать, убил отца, томил в неволе моих предков?» — то не это ли он делает, вручая себя Пророку?

— А как ваш пес? — спросил Сен-Робер.

— Что «мой пес»?

— Все такой же расист?

Я промолчал. Остальные ничего не знали. Сен-Робер рассказал им эту историю с таким соболезнующим видом, словно говорил о члене моей семьи, записавшемся в СС. Я уткнулся носом в тарелку и стал есть за четверых: так бывает всегда, когда я подавлен. Единственное, что может меня взбодрить, — это еда, Я никогда не пью, особенно после того, как во время войны, выпив виски в армейской столовой, я провалил задание.

Каценеленбоген не сказал ничего, но казался заинтересованным.

Он позвонил мне на следующий день:

— Можно, я к вам приеду?

Он не был ни моим агентом, ни агентом Джин, но авансы делал.

— Приезжайте, — сказал я. — Мне терять нечего.

Через двадцать минут он прикатил к нам на модели «тандерберд» с откидным верхом. Я усадил его и приготовил «Кровавую Мэри».

— Я к вам по поводу собаки. Я всю ночь о ней думал и уже поговорил с женой. Мне кажется, мы могли бы вам помочь.