Белая собака

Он был раздражен и встревожен, insecure, как здесь говорят. После убийства Кинга ситуация настолько обострилась, что каждый лидер активистов, согласившийся на встречу с влиятельным политиком, боялся стать предателем, коллаборационистом. Я еще никогда не видел его таким: с очками на лбу и кипой бумаг на коленях. Полночи он изрыгал проклятия по адресу Кеннеди, «которые не сделали ничего». Он говорил вещи, тогда меня изумившие, хотя сейчас я бы нисколько им не удивился: уже опубликованы работы, с большим количеством документальных данных, о необычайном финансовом и политическом могуществе мафии, чей ежегодный доход сейчас оценивают примерно в сорок миллиардов долларов.

— Чернокожие позволили преступным синдикатам относиться к ним как к пустому месту. Синдикаты систематически лишают нас работы, а мы не обладаем необходимыми финансовыми средствами для того, чтобы на них воздействовать. Мафия ставит против черных, тем самым присоединяясь к благонамеренным, и играет на расистских чувствах «синих воротничков». Итальянская, ирландская и еврейская диаспоры обеспечили себе политическую свободу, организовав группы воздействия. А мы не сопротивляемся организованной преступности, мы недоразвитые… Положение чернокожих начнет меняться по-настоящему, когда Мафия сдаст свои позиции, а для этого нужно ударить по верхушке, по старикам.

Я сказал себе: «Это бред». Однако достаточно прочитать последние разоблачения политических интриг Коза Ностры, и станет ясно, что Ред просто был хорошо осведомлен.

Правда, около двух часов ночи он признал:

— Бобби — единственный либерал, от которого можно чего-то ждать. Маккарти ничего не смыслит в чернокожих, для него это умозрительная проблема… — Он произнес по-французски: — Для него это слишком отдает толпой…

Я спросил:

— А как Филип?

Гордая улыбка…

— Офицер. И две награды…

Ни дать ни взять американец «хорошего цвета», Гордящийся своим сыном, который покрыл себя славой на поле брани…

Его понесло:

— Он вернется через несколько месяцев. К концу войны у нас будет пятьдесят тысяч чернокожих солдат, прекрасно обученных, с отличным командным составом и, главное, дисциплинированных. Потому что как раз дисциплины нам не хватает. Слишком много одиночных безрассудств вместо хорошо организованной, продуманной акции…

— Взрыв?

— Необязательно. Мы используем их в первую очередь как политическую силу. Ну и, кроме того, чтобы захватить бастионы криминальных синдикатов… Вот если мы проиграем политическую борьбу…

— Ты скажешь об этом Бобби?

— Естественно.

Невыносимо. Как он не понимает, что его старший сын — до мозга костей американский герой, что он намерен делать карьеру в армии, что там он вступил в «братство», которому не важен цвет кожи, братство военных людей? Или он ломает комедию сам для себя? И как возвращение чернокожих солдат из Вьетнама может повлиять на расклад сил в Америке? Если у них будет пятьдесят тысяч «ветеранов» — подсчеты чисто теоретические, абсолютно не учитывающие личных решений, — то против них будет сто пятьдесят тысяч белых ветеранов…

Я смотрел на него с тяжелым чувством какого-то грустного недоверия. Я искал в его взгляде хотя бы намек на мечтательность. Этот глубоко практический, прагматичный в самом точном, американском смысле слова человек живет в ирреальном мире, воображаемом. Его поглотила несбыточная мечта, стремление к чудесному, которое неожиданно оказывается связано с древними африканскими легендами. Безумие и безрассудство часто надевают маску невозмутимости. Кто-то когда-то пустил в ход выражение «логический бред». Я колебался. Впрочем, тем хуже. Пусть заговорит реальность. Я сказал:

— Ты знаешь, Баллард хочет вернуться в Америку. У него ничего не вышло. Он не может обосноваться в Европе, он слишком американец…

Ред моментально замкнулся в себе. На два оборота. Снаружи осталось только выражение полного безразличия. Он пожал плечами:

— Он разболтанный. Хиппи. Нам не нужны такие бестолочи. Лучшее, что он может сделать, — это остаться во Франции.

Наверное, его терзала мысль о том, что по возвращении в Америку Баллард будет осужден за дезертирство.

Не глядя на меня, он тихо добавил:

— Передай это ему. Пусть остается там…

— Хорошо.

На следующее утро мы с Джин отправились в Малибу.

Бобби купался в океане. Я увидел, как его голова мелькает над клочьями пены: волны были очень сильные, и ему, кажется, это нравилось.

Через несколько минут он вошел в гостиную, раздетый до пояса, в цветастых бермудах, и уселся на полу.

Джин взяла его за руку, вытащила свои бумаги и засмеялась:

— Эй, у меня, между прочим, каникулы…

Тем не менее он все внимательно выслушал и пообещал принять Брукера и Реда.

Потом он снова сел между Николь Сэлинджер и мной. За несколько дней до того бывший лидер калифорнийских демократов адвокат Пол Зиффрин попросил меня письменно изложить свою точку зрения на проблему чернокожих. В качестве взгляда со стороны, мнения иностранца. Я написал, до какой степени удивительна и неожиданна идея «Черного Израиля», Новой Африканской Республики, такой, какую требовала «черная сила».