Белая Согра

На сцене стоит учителка, которая самая молодая, в прозрачной блузке и чёрном лифчике. Она что-то говорит в микрофон, и к ней по очереди поднимаются выпускники. Все четверо. Парни в костюмах. Большие, выше Жу. И девушки тоже выше и крупнее. Первая в тёмно-зелёном платье с короткой асимметричной юбочкой и очень открытой спиной, в таких платьях танцуют спортивные танцы, из-под него её полные ноги в колготках кажутся какими-то ненастоящими, пластмассовыми, что ли. И вторая в брючном костюме из искусственной блестящей ткани. Костюм ей велик, висит, как на вешалке. Девчонка сутулится, у неё длиннющая коса.

– И всё, что ли? – Брат даже шею тянет, но в зале правда больше никого нет.

– А сколько тебе надо?

– Ну, хоть класс.

– Может, это и есть класс. Или даже два.

– Мужской и женский? А тебя бы куда взяли?

Жу закатывает глаза, показывая, как достали его дурацкие шутки – и тут из школы льётся вальс. Со звоном распахиваются окна, и он вырывается на улицу, затопляет весь двор, обнимает и Жу, и берёзу. И Жу вдруг чувствует жалость. Непонятную, необъяснимую. Она затопляет тело, раздувается в груди, как пузырь. Жу смотрит на сцену, где девочки и мальчики, две пары, перечёркнутые красной лентой с надписью «Выпускник», с отрешёнными лицами манекенов танцуют вальс, – и понимает, что сейчас разревётся.

Они танцуют. На деревянных ногах. Считая про себя. Раз-два-три, раз-два-три. Шоркают обувью. Не сталкиваются, потому что парни зорко следят, чтобы не налететь на соседей. Девочка в зелёном двигается чуть лучше. Она даже улыбается, откинула голову и смотрит в потолок отрешёнными глазами. Другая девочка напряжена и бледна. У неё весь лоб в мелких болезненных прыщиках. Не удалось даже тоналкой замазать. Хотя, может, у неё и нет тоналки… Отчаянно считает каждый шаг. Раз-два-три. Шорк-шорк-шорк. Кто-то в столовке звучно сморкается.

«Школьные годы чудесные, с музыкой, танцами, песнями…»

– Вальс! – выдыхает брат. – Мать его, вальс! – и даже хрюкает от удовольствия.

«Как они быстро летят, их не воротишь назад…»

– Брателло, – говорит Жу негромко.

– А?

– Заткнись, – говорит Жу, поворачивается и идёт к дырке в заборе.

«Нет, не воротит никто никогда! Школьные годы…»

Сглатывает ком в горле.

– Эй, – брат окликает сзади. – Ну, ты!

Но Жу идёт. Оборачиваться не хочется. Объяснять ему ничего не хочется. Что можно сказать, если Жу и себе-то ничего не может объяснить?

– Да сколько же можно-то! – злится брат, догоняя и дёргая за плечо. – Тебя зову, да!

И кивает в другую сторону: из-за противоположного угла школы выворачивает тёмная фигура.

За ремнём

– О чём ты думаешь перед сном?

– Ни о чём.

– А если не удаётся заснуть?

– У меня так не бывает. – Жу усмехается.

– Ты слышишь что-то? Ты говорила, что у тебя бывают голоса.

– Ну.

– Что значит «ну»?

– Ну, бывают.

– Женечка, ты же знаешь, я твой друг. Со мной ты можешь быть совершенно откровенна. Я никому не скажу. Даже папе. Я и записывать не буду. Считай, это наш с тобой секрет.

И демонстративно отодвигается, выглядывает из-за монитора. Жу поднимает глаза от ножки стола. Смотрит на Марину. Ухмыляется. Ничего не может с собой сделать, всё равно ухмыляется – так всегда теперь, даже если не хочется.

Марина смотрит долго и терпеливо. Она старается, чтобы взгляд её был тёплым, добрым, взгляд старшей подруги. Ну, или хотя бы просто взгляд доброго взрослого. Но ей это даётся с трудом. Нет, Жу ей нравится, Жу знает. По-своему нравится. Как пациент. Жу не буянит, всё переносит спокойно. Но всё равно Марина боится Жу. Потому что ей нравится отец, и как только она подумает о Жу и о нём, о нём и о Жу одновременно, и ещё немножечко – о себе и о нём, вот тогда ей становится страшно.

И ничего она не друг. Ни капельки. Надо быть совсем идиотом, чтобы этого не понимать. А Жу не идиотка. И даже не настолько больна. Нет, после таблеток Жу вообще не больная. Только спать постоянно хочется.

– Ну, хорошо. – Марина вздыхает. Терпеть она больше не может. – Иди. – Отводит глаза, оборачивается к компьютеру, делает вид, что что-то там пишет.

История болезни. История отношений.

История Жу.

Жу встаёт и идёт к двери. Но прежде, чем выйти, оборачивается. Спрашивает глухим голосом:

– Всё?

Последнее время голос сам по себе становится ниже. Жу кажется, это тоже от лекарств.

– Да, всё, иди. – Марина не поднимает глаз.

В коридоре – отец. Опускает мобильник, встаёт со стула, делает заинтересованное лицо. Нет, не так: в первый момент как будто и правда рад. Вроде даже хочет обнять. Или Жу это кажется. Но Жу делает неуверенное движение в сторону – и отец тут же как-то нелепо опускает руки. Будто просто так поднял их, размять. Протягивает куртку – лёгкую ветровку. Куртка пахнет домом. Жу только в этот момент вспоминает, что сейчас поедет домой.

В машине отец спрашивает:

– Что сказала Марина Владимировна?

Крутит руль. Перед ними откидывается красный шлагбаум, и вот – город, свобода.

Больница остаётся за бортом.

Жу говорит:

– Хорошо, иди.