Белая Согра

На улице – май. Вроде Жу знает, что май, но как будто не верилось. Три месяца прошло. Нет, не все три месяца в больнице, но бо́льшая часть. Как говорит отец, с переменным успехом.

А тут солнце. Первая зелень. Кажется, надо испытывать счастье. Радость. Но Жу всё равно.

Отец переспрашивает:

– В смысле? – Ловит глаза Жу в салонном зеркальце.

Жу смотрит в окно.

– Она сказал: хорошо, иди.

– Больше ничего не сказала?

Жу молчит. За окном разворачивается город. Смутно знакомый. Вроде бы свой. Но совершенно чужой.

– Жень, я с тобой разговариваю.

– Спросишь у неё сам вечером. Дома.

– Женя! – Но отец тут же обрывает себя. Его этому Марина научила – как правильно разговаривать с Жу. Что нельзя дёргаться. Срываться. Что надо терпеть. И ждать. Пройдёт, обязательно пройдёт. Марина – хороший специалист, молодой, перспективный. Это её кредо – главное, терпеть. Время лечит. Не врач лечит – время. Если не убивает. – Не сутулься, – говорит папа другим уже голосом. Спокойным. Безразличным.

Жу оборачивается, смотрит на себя в салонное зеркальце. Там не видно сутулости, там видно другое – чужие глаза и ухмылку. Чужое лицо ухмыляется Жу из зеркала. Даже, кажется, вот-вот подмигнет. Жу отворачивается.

Дома всё как было. Хотя нет, не совсем. Чисто, прибрано, и кажется, больше простора. Воздуха. Наверное, чего-то не хватает, что-то выкинули, но Жу не понимает с ходу, что именно. Всё какое-то стерильное – и чужое. Жу проходит по комнатам, скользит взглядом по мебели. Не знает, куда себя деть. Заглядывает в свою комнату – бывшую свою комнату. Чисто. Чисто и пусто, как в морге. И на столе – ваза с цветами. Ромашками. Пахнет как в морге тоже. Жу точно не знает, но наверняка там должно пахнуть так – цветами и пустотой.

Жу чувствует себя грязной и чужой.

– Я в душ, – говорит, уже закрывая за собой дверь.

– Что? – летит вслед: отец не расслышал.

Жу запирается. Воду не включает. Смотрит в глаза отражению. Сейчас глаза знакомые. Обычные, пустые, бегающие. Подавленные. Это глаза Жу. А хочется поймать те – чужие. Поймать и понять, чьи они. И откуда он взялся здесь – в ней.

– Ну же. Ну. Вылезай, – бормочет, не отводя взгляда от зеркала.

Расстёгивает толстовку, стягивает с себя футболку. И как только голова выныривает из неё – вздрагивает: вот оно! Из зеркала смотрит другой человек. Чужой. Незнакомый. Тот самый. Смотрит и ухмыляется. Цинично. По-мужски.

Жу бросает в жар. А парень смотрит и смеётся. Смотрит её же глазами и внаглую смеётся. Жу чувствует, как кровь отходит от лица. Стоит бледная, тощая, как доска. Сутулая. Плечи жмутся, хочется спрятаться, закрыть себя руками. Крошечные розовые соски торчат на мелких, почти плоских грудях. Но всё равно – торчат. И на них-то он и пялится, пялится и лыбится. С издёвкой, язвительно.

И Жу вдруг узнает его – по этому взгляду, по этому цинизму: это его именем она подписывалась всё это время в соцсетях, это он писал Паше, он говорил за неё.

Он был ею. И теперь она становится им.

Жу опускает глаза. Алые соски торчат на своих местах. Неправильные. Неуместные. Лишние. Их не должно быть. Одним движением Жу выдёргивает из джинсов ремень. Перехватывает на груди. С её худобой этого вполне достаточно. Главное, стянуть, утопить, вмять в тело эти наглые, ненужные соски, эти дурацкие груди. Выдохнуть. Застегнуть. Вот так. Теперь не видно. Теперь в самый раз.

– Ну что, нравится? – Жу всматривается в глаза. Парень смотрит с прежней ухмылкой. Но теперь без издёвки – покровительственно. – Доволен? – Он не отвечает, но Жу понимает: доволен.

– Жень? Жень, у тебя всё нормально?

Папа стучит в дверь. Жу ныряет в майку, открывает, выходит и идёт мимо него, в свою комнату.

– Жень, ты вроде хотела принять душ.

– Я передумала. – И чувствует, как странно это звучит. – Передумал!

Фустикова

Тёмная фигура в резиновых сапогах выворачивает из-за угла школы, и Жу даже не успевает испугаться – становится видно, что она слабая и как будто еле стоит на ногах. Становится видно, что это женщина. Небольшая, сухая, как сморщенный помидор, женщина в коричневом мужском пиджаке поверх тёмно-синего старого платья. Она неуклюже перешагивает сапожищами через трубу, идущую от дальнего угла школы, и шагает через двор быстро, наклонившись вперёд, будто некая сила толкает её в спину и ей приходится бежать, чтобы не упасть. Так, постоянно норовя кувыркнуться, будто опережая саму себя, пересекает двор и уходит в открытую дверь школы.

Скоро появляется в школьном зале-столовой.

Там уже вовсю праздничный ужин. Люди сидят за столами – выпускники отдельно, родители и учителя – отдельно. В залитом ярким светом зале люди сидят и кушают. Музыка и голоса долетают через открытые окна. Вечер начинает густеть, но не темнеть. Становится влажно и прохладно, и от окон как будто идёт жар. Жу чувствует, что полосатые штаны – лёгкие, ни капли не греют.

Кто-то стучит вилкой по фужеру, и голоса стихают. За взрослым столом поднимается прямоугольная женщина в блестящем зелёном костюме.