Белая Согра

Утром – море, солнце, пляж. Напитки в баре – разноцветные коктейли с пластиковыми трубочками. Днём – ленивый отдых в номере: телик, планшетик, поваляться под мерное бормотание кандея. Пахнет песком, солью и средством, с которым тут моют кафельные полы. За окном шелестят жёсткими листьями пальмы и курлычут горлицы – сизые с белой шеей, в России таких нет. Если открыть окно, войдёт горячий воздух, запахнет мокрой травой – поливают лужайку. Все запахи особые, яркие, пряные. В России никогда и нигде, в самые знойные летние дни не бывает таких.

Но окна открывать не будут. И так жарко. Зашторить окна и спать.

Вечером – в ресторан. Золотой и хрустальный, как бы дворцовый зал на множество столов, и все заняты. Играет музыка. Бронзовокожие арабы в ослепительно-белых одеждах стоят на раздаче. Многоязыкая толпа снуёт между столами со снедью, между открытыми жерлами горячих садков и горами свежих овощей и фруктов, между корзин с хлебами и блюд с рыбами. За чем-то экзотическим, вроде жареных кальмаров, выстраивается очередь. Скворчат, извиваясь, сардельки на гриле. Тихонечко журчит шоколадный фонтан фондю. Люди ходят неспешно, но на всех лицах – скрытое недовольство: боятся, что еды не достанется, что их обойдут, оторвут лучший кусок. Боятся, но стесняются своего страха – вроде как неприлично, вроде так всего много, что даже мысли не может быть о недостаче. Но люди ничего не могут с собой поделать – толкаются, обходят друг друга в очереди, первыми спешат схватить большие куски. Толпа пробуждает жадность. И всё это – с милыми улыбками, под бодрую музыку живого ансамбля в углу зала, под скрип двигающихся стульев, под шипение мяса на углях, скворчание масла на сковородах, шорканье множества ног, фальшиво-радостные приветствия: ха-ай!

Hi! All inclusive! Праздник каждый день.

Жу сидит за столом с тоскливым чувством. На столе уже гора снеди: мясо, рыба, сыры, хлеб, овощи, какие-то сосиски и парящие каши, макароны, тарелка с супом… Жу чувствует подкатывающую тошноту от одного взгляда на всю эту еду. А мама всё бегает по залу, всё приносит ещё и ещё.

– Там лосося дают, идём, – говорит, прибегая в очередной раз, и тащит Жу к очереди, где на раздаче бело-бронзовый шеф с натянутой улыбкой на лице делит нежнейшую, розовую, сочащуюся соком, чуть сбрызнутую лимоном гигантскую рыбу.

Он отхватывает от туловища большие куски и щедрым жестом спускает на подставленные тарелки. В очереди – пожилые немцы, обсуждают рыбу, недовольны – плохо пропеклась. Жу не знает немецкого, но понимает. Не удивляется этому совсем.

– Стой тут, – говорит мать, хотя Жу и так уже стоит, понуро и безропотно. – Я поищу тарелки.

– Ма, и так уже тонна хавчика, нам не хватит? – слабо спрашивает Жу.

– Ты не понимаешь, тут много не бывает. Стой.

И уплывает, а Жу стоит тоскливо, и немцы морщатся то на Жу, то на рыбу, а на руках у немки – собака породы джек-рассел, зову Росси, Жу не знает, откуда знает, но точно же – Росси. Белая с рыжей мордой, как все джек-расселы. Скалит зубы на Жу совершенно беззвучно.

Очередь подходит. Рыба не кончается. Хотя откуда такая рыба в Египте? Жу думает меланхолично, что вообще-то эта рыба очень дорогая, а тут куски такие – не меньше тыщи, но какая разница, all inclusive.

Очередь доходит до немцев.

– О, как раз вовремя. – Мать нарисовывается с левой руки. – Не сутулься, стой нормально.

Жу не отвечает. Стоит. Шеф с улыбкой отстёгивает немцам по куску, кусок мужчине, кусок женщине, они разворачиваются, боком выходят из очереди, и у женщины рыба скользит по тарелке и падает на пол.

– Неумеха, разиня! – ругает её муж, а она не поднимает рыбу – ставит на пол своего Росси, и тот начинает быстро жрать, чавкая и глотая.

– Ничего, мем, не страшно, мем, дайте свою тарелку, тут рыбы хватит на всех, рыбы очень много, мем…

Шеф кладёт новый кусок, а Жу смотрит на Росси, и что-то начинает в голове щёлкать, сцепляясь.

– А собака – разве, это нормально?

– Проходи, проходи, – толкает мать в бок. – Тарелку давай. – И сама уже улыбается пластмассовой улыбкой гипсокартонному шефу. Тот кладёт ей здоровый кусок рыбьей плоти.

– Собаке рыбу – это нормально? – не унимается Жу. – Это же дорогая еда.

– Что ты несёшь? – шипит мать, кивая шефу восковым лицом, и выскальзывает из очереди, увлекая за собой Жу. – Здесь этого добра – сколько хочешь. Ешь и молчи.

– Но мам. Но собаке. Как-то…

– Что тебе не нравится?

Жу не отвечает. Они идут через зал, где за каждым столиком налегают на еду, горы еды, разной еды, везде еда, всюду, слишком много – хорошей, вкусной, сладкой, жирной.

Жу тошнит.

– Я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Есть не хочу.

– Не придумывай!

Но Жу швыряет свою тарелку на стол, тарелка падает, но не разбивается, она зависает над полом, и рыба зависает тоже, и Жу начинает догадываться.

Становится страшно. Хочется бежать, прятаться. Хочется кричать. Потому что Жу понимает – что это. Где они. И понимает главное: если сейчас съест хоть кусок из всей этой пищи – хоть один маленький кусочек, уже не убежит отсюда, останется с матерью, останется здесь.