Белая стена

– Чтоб ты заткнулся. За игрой не разговаривают. У кого нервы слабые, тот пускай пасьянс раскладывает в одиночку. Зе Ромуалдо посмеивается и перешучивается с обоими. Они уже мерились силой рук в Вила-Франка, у него на глазах, побеждал всегда Испанец; но Зе Ромуалдо не сомневается, что любимчик Розинды еще поквитается с соперником. Он считает, что Зе Мигел – парень себе на уме, не зря у него улыбочка хитроватая, и пользуется раздражением Антонио, чтобы расстроить ему игру. Оба Зе, Мигел и Ромуалдо, уже выиграли три круга против одного, и Ромуалдо надеется, что на этот раз их противникам достанутся всего лишь две небольшие взятки.

Зе Мигел размышляет с безмятежным видом, поглядывает на стопку карт, что положил слева, ухмыляется стопке карт, что справа, и все постукивает по столешнице костяшками пальцев; вдруг поднимает руку вверх и с силой ударяет кулаком по столу – чтоб отвести дурной глаз, объясняет он болельщикам. Затем идет с козырей, швыряет на стол короля, делает вид, что пошел не с той карты, и досадливо морщится, но ждет, чтобы противник подобрал карты и сосчитал прикупы – тогда он обстреляет стол тузами.

– Ты корову себе купил, – говорит старый рыбак.

– Даже двух. Вон сколько прикупов, с пылу с жару, одна не свезет.

– За игрой не разговаривают.

– Твой партнер начал, я ответил. Скажи ему, чтобы играл молча.

Снова смотрят друг другу в глаза. Ромуалдо заказывает еще графинчик «заднего хода», опоражнивает свой стакан и снова раскуривает чинарик, зажатый в зубах, они у него как зубцы пилы – ни дать ни взять, оскалившийся волк. Антонио Испанец и старик взяли только первую взятку, в семнадцать очков, судья объявляет, что второй круг сыгран, записывает еще одно очко в пользу обоих Зе.

Присутствующие окружают их. Антонио оспаривает развитие партии, хочет пересмотреть подозрительный ход, но передумывает, потому что от раздражения он сам не свой и уже не понимает, в чем же, собственно, сомневается. В такие моменты Зе Мигел никогда ему не отвечает. Выждав время, цедит сквозь зубы:

– Вот бы мне выучиться так играть!

– Тебе и учиться незачем. У тебя есть корова.

– Две коровы, я же сказал. Купил двух коров, а сегодня куплю еще одну на те деньги, что унесу отсюда.

– Для невинных младенцев всякий ветер – попутный, – посмеивается старик.

– Хоть бы это нам помогло, – заключает Ромуалдо, в то время как Испанец торопливо сдает карты.

Пальцы у него дрожат. Зе Мигел сосредоточенно насвистывает фанданго, затем бросает:

– Пока мы не открыли карты, ставлю две бутылки пива. Кто мужчина, тот не откажется.

– Три, – отвечает Испанец досадливо.

– Договорились! Три бутылки пива и пять монет вдобавок.

– Заметано!

Зе Мигел берет свои карты, медленно делит на две стопки, как всегда, и улыбается с безразличным видом. Может, он и проиграет. Ставит на трефового туза, на этот раз выкладывает карту на столешницу мягко, осторожно. Противник следит за ним, стараясь понять выражение его лица. Зе Мигел велит принести сигарету, облизывает кончик с медлительностью знатока, сует в угол рта, но закурить не торопится.

Во тьме гудит сирена какого-то судна.

И сразу же всеобщее внимание отвлекается от игры; все пытаются разгадать, что означает этот сигнал, посланный с рыбачьей лодки на берег, но старик успокаивает собравшихся: не происходит ничего такого, что их касается. Улова можно ждать только к рассвету.

Около стойки разгораются страсти: кучка рыбаков отчаянно спорит, предмет спора – доля выручки, причитающаяся членам артели. Шкипера хотят получить побольше, хозяева не против, но считают, что разницу надо покрыть за счет общего заработка экипажа. Несколько человек предлагают самое святое средство, чтобы исцелить их от прожорливости: давайте останемся на берегу, пускай всю работу делают шкипера и хозяева, а после пусть все поделят между собой.

Шум действует на нервы Антонио Испанцу; в результате он пошел не с той карты, хочет взять ход обратно. Ромуалдо категорически против: игра идет на деньги, а деньги никому легко не даются, в карты играть – не коз пасти.

Зе Мигел закуривает сигарету. У него отсутствующий вид, может, это притворство, а может, он и в самом деле думает о чем-то другом, что больше его занимает.