Белая стена

Я телом чувствую, как подо мною жизнь из него уходит. Он еще бьется судорожно у меня под ногами, я устал, выбираюсь из-под него, он смотрит на меня говорящими глазами, словно спрашивает, за что, и я бросаюсь наземь, хотел бы сам всего себя изломать, плачу навзрыд, на крик, все громче, и выпускаю в глаз ему остаток обоймы; да, всё, что было, и вот голова его уже лежит неподвижно в луже крови. Я видел кровь коня моего там, где были его глаза. Я видел кровь коня моего на его вороной шерсти, он казался красно-гнедым. Я посмотрел вокруг и увидел только кровь, всё было в крови, и я побежал к бараку, мне нужен был Карлос Кустодио, зову его, обыскал всю конюшню, вижу, что нет на месте сивой кобылки, Еврейки, и тут я понял, что он сбежал.

Ему здорово повезло, что он сбежал. Я поклялся себе, что всю морду ему расквашу, как вернусь. Схватил бы его за шиворот, чтобы он не упал, чтобы мне времени не терять, с земли его не поднимать, и надавал быему затрещин, пока у него глаза бы в щелочки не превратились. Уж он быу меня неделькусвета божьего не видел. И пускай потом бы жаловался Релвасу. Но он уже успел смыться. Вот еще один долг за мной остался неоплаченный.

Но как бы то ни было, им уже не покрасоваться верхом на Принце. Он достанется крысам, ласкам и коршунам, и они заслуживают его больше, чем эта нечисть, которая уже высчитывает, как бы заполучить его с аукциона, что откроется за дверью здания суда, жеребец португало-арабских кровей, почтенные сеньоры, вороной, тавро завода Релвасов, отзывается на кличку Принц, цена для почина – два конто, кто больше, почтенные сеньоры, кто даст настоящую цену? Настоящая цена ему – шесть пуль да костяк. Пускай расхватают его кости и высосут из них мозг, если позволят им лезирийские коршуны, и вороны, и прочие твари. А теперь мне нужно спокойствие, чтобы довести дело до конца. Уже недолго осталось – меньше получаса. Хуже всего, что время сейчас идет так медленно. Тянется и тянется, словно бык жвачку жует.

Вспоминая те минуты, Зе Мигел испытывает смятение. Но для него все так и было. У него есть своя версия истины, согласно которой нельзя рассказать ничего сверх того, что он увидел – и выдумал, – сидя в седле.

Когда первая пуля пробила череп Принца, он задрал раненую голову во внезапном ужасе, взметнув передние копыта в воздух движением, исполненным отваги и решимости. Широкие ноздри еще больше раздались, вопрошающие глаза закатились, и он испустил ржание – долгое, разнесшееся на полмили вокруг. Прежде чем конь почувствовал боль, холодную боль, сразу превратившуюся в огонь, разодравший, прожегший его вены, он был оглушен грохотом выстрела, что разнес ему мозг.

Но он еще успел проскакать несколько метров отчаянным галопом, забыв уроки опытного пикадора, обучавшего его в Эворе, тревожась лишь об одном – как бы спасти хозяина, вонзавшего ему шпоры в самую чувствительную часть брюха. Он проскакал галопом метров десять или немногим больше, вздыбив гриву, но после третьего выстрела встряхнул головой и, упав, уткнулся храпом в землю и снова заржал – заржал в последний раз полным смертной тревоги вибрирующим ржанием.

XXV

– Боишься, случится что-нибудь?