Белая свитка

«Теперь? — мысленно спрашивала она Пинского. — Пора?..» Она беззвучно шептала какие-то латинские слова и уже не знала сама, повторяла ли она раньше заученные у Пинского, или это он сейчас внушал ей новые, непонятные молитвы. Ею овладевал экстаз. Дикие возгласы, вопли, рыдания и крики, раздававшиеся позади, не пугали ее. Ей не было стыдно. Ей казалось, что она поднимается на недосягаемую вышину, где все можно, все позволено.

Она схватила обеими руками ворот своего легкого платья.

«Да? — мысленно спросила она. — Уже?» — И она резким движением разорвала платье сверху донизу. Сидевшие рядом с нею женщины бросились на нее и сорвали с нее рубашку. Светлана уже ничего не видела.

Обнаженная, оставляя за собою, точно белую пену, лоскутья одежды, она поднималась к алтарю. Гордо закинув голову, выгнув вперед грудь с молодыми розовыми сосцами, прекрасная и стройная, как молодая богиня, она остановилась позади ксендза. Ксендз медленно повернулся к ней. Светлана на миг опустила глаза и снова подняла их. В темной бронзе бритого лица, в прямом и тонком носе, в сухо сжатых губах она узнала знакомые черты своего таинственного жениха и учителя, спутника ночных полетов.

— Quid velis? [17]  — строго спросил ее ксендз.

Светлана пробормотала давно готовую, заученную фразу:

— Ad sacrificium offerre corpus meum [18].

Ксендз отошел от престола, давая Светлане дорогу. Светлана подошла к золотому матрасу, перекинула ногу на престол и легла, положив голову на подушку и спустив ноги от колен вдоль престола.

Ей казалось, что она встретит раскаленный уголь костра, но ее тело погрузилось в теплую мягкость нагретого шелка. Все плыло у нее перед глазами. Она ничего не видела. Ощутила на мгновение холод золотого круга чаши на животе. Слышала звуки органа, пение гимнов, бормотание молитв Сатане. Ксендз припадал на одно колено перед нею, лежащею на престоле, и целовал то ее вытянутую вдоль тела руку, то грудь, то живот, то ногу. Светлана приоткрыла глаза.

Ксендз распахнул одеяние и достал облатку, которою причащаются католики. Облатка была черная. Светлана заметила, что одежды ксендза были надеты на голое тело.

Ксендз повернулся к собранию и воскликнул звенящим от возбуждения голосом:

— Suscipe, sancte pater, hostiam hanc! [19]

Чей-то дикий, нечеловеческий голос произнес за престолом:

— Accipe etiam sanguinem nostrum! [20]

Светлана почувствовала мучительное прикосновение. Она вздрогнула и сцепила зубы. В зале воцарилась томящая тишина. Острая, жгучая боль пронзила тело Светланы.

Резко прозвенел колокольчик.

Светлана вскрикнула и потеряла сознание.

В зале играл орган. Бывшие в ней с дикими воплями кинулись к алтарю. Иные ползли на четвереньках. Быстро гасли свечи… В темноте слышались крики, визги, треск разрываемых одежд, поцелуи и стоны.

17

Светлана очнулась. Сквозь сомкнутые веки она ощущала дневной свет. Она лежала на чем-то жестком, от чего неприятно пахло. Не открывая глаз, она ощупала себя. Она сама была одета в какое-то платье из жесткой, непривычной ей материи. Светлана медленно открыла глаза. Испуганно осмотрелась, ничего не понимая. Она лежала на широкой деревянной постели, одетая в чужое, серое, грязное платье. Перед нею были стена и два небольших окна, с прилипшими к стеклам желтоватыми холщовыми шторами. За окнами начинался день. В комнате было холодно. Стены, оклеенные грязными, заплеванными обоями, казались сырыми. На одной, над комодом, висело запотелое длинное зеркало, на другой плохая, засиженная мухами олеография: тирольский пастух и рядом большой плакат, изображающий океанский пароход: Norddeutscher Lloyd. На когда-то крашенном желтой охрой полу протянулась дорожка из пестрых лоскутков. На простом соломенном стуле были небрежно брошены ее панталоны, чулки, скомканное непромокаемое пальто и синяя шапочка.

Обстановка жидовской гостиницы, «номеров для приезжающих» в городском предместье.

Светлана посмотрела на свои жалобно висевшие на стуле чулки, с потемневшими, жухлыми от высохшей грязи носками, и сразу вспомнила все.

Она гадливо поежилась. Ощутила синяки на плечах и груди. Почувствовала себя грязной, захватанной чужими мужскими руками.

Дверь, одностворчатая, деревянная, с облупившейся, пожелтелой краской, с грубым железным замком, была притворена. В щель, должно быть из коридора, тянуло холодным и противным запахом дешевых номеров.

Светлана села на постели. Привычным движением она поправила волосы и заплакала.

«Невеста Сатаны… Вот оно, пробуждение после брачной ночи». Плач перешел в рыдания. Точно пелена спала с ее глаз. Она все поняла. Куда она теперь пойдет, к кому явится, вся грязная, опозоренная, мерзкая самой себе? Она до крови закусила губы, чтобы подавить стон, и стала поспешно обуваться. Чулки терли ноги. Башмаки были сыры и грязны. Светлана надела пальто и шапочку, взяла сумочку. Она не знала, куда пойдет и что будет делать. Хотелось одного: как можно скорее уйти из этого грязного притона.