Белая свитка

Распоряжался один Выржиковский. Он приказал сытно и горячо накормить людей, хорошенько растопить печи, уменьшить наряд и ложиться спать. Утро вечера мудренее. Белой Свитки бояться нечего. Она теперь далеко. Празднует свою удачу у Гилевичей. Выржиковский по долгому строевому опыту знал, что в том состоянии, в каком сейчас находились красноармейцы, они все равно никуда не годятся.

Наступила темная зимняя ночь. Была она такая тихая, что, когда в лесу падал пласт снега с еловой лапы, было слышно на казарменном дворе.

Дневальный и часовой у знамени и денежного ящика тоскливо топтались на морозе, борясь со сном. Сзади, в сумраке приспущенных коптящих огней, спали мертвым сном темные флигеля казарм.

Дневальный у ворот, в старом, рваном, еще Императорской армии тулупе, прислонился к стене, истомно, протяжно зевнул раз-другой и на минуту забылся в дреме.

Оглянулся. Подле него двое… в белых свитках… Вяжут ему руки… По шоссе стоит вереница саней. Люди проворным шагом входят во двор казарм…

— Товарищи… православные… да я же с вами… Ослобоните…

Все случилось молниеносно быстро. Распоряжался кто-то, кто отлично знал каждый закоулок, каждый закуток казарм.

Два человека вытащили длинный ковер с лестницы, повесили его на гимнастике и стали бить палками. Ни дать ни взять: частая ружейная пальба поднялась на дворе.

В каждой роте сразу одновременно появилось по два человека. Один со стороны светил сильным электрическим фонарем. Другой держал винтовку наготове.

Гремела команда:

— Стать по койкам!.. Старшина ко мне!

Покорно шел, шатаясь со сна, точно привидение в белом фельдфебель.

— Взводный ко мне!.. Показать коммунистов!

В полутьме у ружейных пирамид возились люди, отбивали замки и уносили ружья.

Начальник налетчиков в белой свитке взял с собой взводного первого взвода и пошел вдоль коек.

Остро и метко колол четырехгранный штык, направляемый опытной, сильною рукою. В окровавленном белье падали на койки члены ротных ячеек, всем ведомые коммунисты. В смертельном испуге дрожали, как осиновые листья, красноармейцы. Кто-то двинулся. Хотел побежать. Меткая пуля пришила его к месту.

— Сказано, ни с места! — прогремел властный командирский голос. Давно не слыхали такого в Красной армии.

По лестницам босые красноармейцы в нижнем белье по указанию Белых Свиток большими охапками сносили ружья и накладывали на сани. У пулеметных сараев запрягали пулеметные тачанки, у обозных нагружали патроны. Седлали ординарческих и командирских лошадей. Все шло как по писаному, руководимое чьею-то сильною, крепкою волею. У командирского, все еще по привычке называемого «офицерским» флигеля дежурили вооруженные люди. Там была еще мертвая тишина. Ни одно окно не светилось. Крепким сном спали в общежитии холостые красные командиры, еще крепче спали, угревшись в теплых объятиях своих жен, женатые. В коридорах и на лестнице была такая тишина, что слышно было, как из всех дверей мерными, плавными вздохами доносилось храпение спящих. Казалось, это дышал сам этот темный, крепко уснувший флигель.

Только, когда последние сани с ружьями и деревянными патронными и гранатными ящиками, сопровождаемые конными людьми и пулеметами, завернули за ворота, в казармах началась тревога.

Первою ее подняла Пулечка Корыто. В рубашке до колен, в белой шали с бахромою, точно длинное тонкое привидение, она стучала в двери командирской квартиры. Наконец, ординарец впустил ее и согласился разбудить командира.

Выжва долго не поддавался на уговоры ординарца. В ответ он только мычал, ругался и даже толкнул солдата в зубы. Наконец, он сообразил, чего от него хотят, вспомнил, что он все-таки командир полка, встал, накинул шинель, вдел ноги в свалянные грязные суконные туфли и, с трудом продирая слипающиеся глаза, сопровождаемый ординарцем с лампой, прошел в приемную.

Вид Пулечки в таком странном и легкомысленном костюме его не удивил.

«Доигралась, сука, — подумал он. — Видно, папенька накрыл».

— Ну, что там? — хмуро, хриплым голосом, зевая, спросил он.

— Михаил Антонович, у нас в полку несчастье.

— Какое там несчастье? Дежурный ничего не докладывал.

— Михаил Антонович… Я только вот сейчас вышла на колидор по своей надобности…

Пулечка, хотя и кончила школу высшей ступени и даже была председательницей женотдела, однако выражалась по простонародному и коридор называла «колидором».

— Ну и что же? — промычал Выжва.

— Вышла и вижу… Фонарь электрический светит и идут трое. Впереди в короткой шубке наш командир.

— Какой наш командир? — удивился Выжва.

— Да старый наш, Тмутараканский… Полковник Ядринцев. Я хоть его и девчонкой махонькой видала, а сразу узнала очень даже отлично. Бороду и усы они теперь обрили, а только брови у них и глаза были острые. Я его сейчас узнала. А за ним двое, у обоих револьверы наготове… Крестьяне… В белых свитках.

Хмель и сон постепенно выскакивали из головы Выжвы.

— Дальше что?