Белая тень. Жестокое милосердие

Сначала Василь хотел разбудить мать, но, подумав, что она за ночь изболеется душой, поплелся в хлев. На двери хлева — огромный замок, но он должен был отпугивать воров только своими размерами: снимался вместе с пробоем («Ну и хозяин, ну и хозяин», — говорила мама), Василь вынул пробой и вошел в застоявшуюся темень хлева. Притворив дверь, через щель в стене снова сунул пробой на место, послушал тишину. На его шорох потянулась головой Красоля, на мгновение перестала жевать, вздохнула глубоко, нутром, зажевала снова. Пахло свежим навозом, молоком, сеном. Василю захотелось есть. Пошарил в прибитом к стене ящике, где неслись куры, но нашарил только одно яйцо-подклад, оно там с весны — болтанка; разочарованный поплелся он к боковушке. На ощупь отыскал лестницу, полез на сеновал. Сена было почти под крышу, он сам косил на Вольной, сам возил и укладывал. Сено жесткое, малосъедобное — осока, безостый стоколос, белая мятлица, вперемешку с камышом, аиром и другими болотными растениями. Оно шуршало, лезло за воротник, в рукава. Угнездившись, Василь смежил веки, однако что-то его еще тревожило в памяти, и он полез назад на край настила и втянул к себе лестницу. Снова запел Бесхвостый, а Василю не спалось: мысли вертелись где-то здесь, на родном подворье, но подворье не теперешнем, а прежнем, возле забот и хлопот прежней жизни. Уютной, но какой-то словно бы неустоявшейся для него. Неустоявшейся, потому что не мог себя в ней найти, как другие хлопцы, — не увлекался ни коньками, ни рыболовством. А еще в нем жучок — дразнящий, кусающийся жучок самолюбия, который часто приводил к ссорам с хлопцами, а то и к потасовкам. Все это, наверное, оттого, что рос хилым и болезненным. Василь — один из близнецов. Порой ему казалось, что сестра, с которой они родились, крепкая и сильная девушка, забрала частицу его здоровья. Она росла сильной и здоровой, рано развилась, расцвела и в семнадцать лет вышла замуж (выехала с мужем, железнодорожником, на Кавказ); а его все еще считали мальчишкой. Был тонкий, длиннолицый, по-детски ушастый, глазастый. Да еще этот несерьезный чубчик, русый, аж белый, слегка кучерявившийся. Правда, теперь Василь уже не был таким хилым, как раньше. Тайком от всех закалял себя, упражнялся в хлеву с шестерней и уже знал, что она под силу не всем его однолеткам. Ему так хотелось быть сильным, что, когда эта сила пришла, он не мог сразу поверить этому. Раньше, когда его бросали в драке или игре наземь, он отделывался балагурством, шутками, притворялся, что ему только смешно, а на самом деле в душе были слезы, и он отплачивал обидчикам язвительными прозвищами, за которые его били, били сильнее, чем других хлопцев. Василя считали въедливым, да оно так и было, а еще немного чокнутым. Потому что брал в библиотеке много книг, потому что сорочка на нем всегда расхристана, да еще в гостях он не всегда догадывался снять картуз, мало водился с соседскими хлопцами… Улица, школа — это вечные враги Василя, обидчики, хотя они же и манили с непреодолимой силой, и как он ни зарекался, все равно снова шел туда. Дома же — достаток и мягкая до болезненности материнская нежность, которой он стыдился, и отцово кроткое молчание. Отец — заведующий фермой (сейчас он в эвакуации, погнал колхозных коров) — мучился хилостью сына и мечтал, чтобы сын стал ученым. Эта ученость в его представлении не простиралась далее Нежинского ветеринарного техникума, а Василь, поехав держать туда экзамены, поступил в культпросветтехникум. Через полгода бросил его, вернулся в село, а поскольку к тому времени дед Свирид, приставленный к колхозным жеребцам, поубавил в силе, пошел к нему в помощники. И уже сам не заметил, как увлекся лошадьми, заботами о них заполнил свои дни. Кони — это воистину целый мир своенравности, доброты, хитрости и лукавства. Он прощал им их лукавство, как прощают малым детям, почти никогда не прибегал к кнуту или хворостине. А к паре выездных красавцев — Ринальду и Вихрю — прирос душой. Это были гордые, бесхитростные и красивые кони. Радовали самый придирчивый глаз, когда шли размашистой рысью, высоко неся точеные головы, далеко выкидывая копыта. На Ринальде Василь приезжал на Марийкину свадьбу и тогда горько обидел коня, несколько раз хлестнул его нагайкой, а конь влетел в глиняный карьер, и Василь покалечился, сломал ногу. А когда Василя положили в больницу, Ринальд долго не подпускал к себе никого, даже деда Свирида.

Гнедые резвые кони и понесли сейчас Василя в сон.

Разбудили его голоса. Василь открыл глаза, но не сразу понял, где он. Шевельнулся, под ним зашуршало сено, и этот шорох окончательно вырвал его из сна. Он на сеновале. Протрухлявевшая, побитая шашелем слега, густая паутина под стропилом… Сквозь дырявую стреху пробивался пучок света, в нем плавали одинокие пылинки. И приблизились, точно перепрыгнули какую-то преграду, голоса, зазвучали совсем близко. Несколько мужских, на крутых нотах, и среди них мамин надломленный страхом, предупредительный, заискивающий, однако и таким Василь узнал бы его среди тысячи других.