Белая тень. Жестокое милосердие

Лишь в этих словах прозвучала не то насмешка, не то зависть.

Лотта напомнила, как переносил он ее когда-то через речку. Девушки уже учились в десятом классе, они бежали в клуб — в белых платьях, в новых туфлях, а он возвращался с конюшни, и они встретились у разобранной кладки. Куда она девалась, — на этот раз Василь не рушил ее; может, какой другой ревнивец бросил в воду или просто стащил кто-то на дрова, — а девушки спешили, и Василь напросился в переносчики. Он легко перебежал с Лоттой через воду, наверное потому, что она удобно умостилась на его руках и крепко обняла его за шею, а Марийку он держал на вытянутых руках, ступал тяжело, напряженно, а посреди речки ноги его разъехались, он встал на одно колено, а подняться не хватало сил, руки невольно опускались, и в конце концов, к стыду и ужасу своему, он положил Марийку на воду. Лотта хохотала, только эхо шло по берегу, смеялась и Марийка, а он стоял, точно выкупанный в смоле, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Марийке казалось, что Василь видел Лотту. Она догадывалась и о том, какая сумятица сейчас у него в душе. В душе впечатлительного, самолюбивого Василя, который всегда хотел видеть жизнь зеленой нивой, а она всякий раз оборачивалась к нему невспаханным сухим клином. Он так изболелся сердцем о ней, Марийке. И удивительно ей, как не испепелилась, не развеялась эта любовь. Василь любит ее все так же нежно и пылко. И она…

А разве она вынуждала его к этому? Давала какую-то надежду? Поддерживала хоть чем-нибудь этот огонек?

Марийка искала свою вину и не находила. Василь все еще не решался заговорить, шел за нею как на привязи. Он так и думал — оголенно и самоуничижающе: Марийка вела его на веревочке, вытащила и сейчас должна брезговать им. Он не мог удержать в себе этих слов. Он вообще не умел ничего держать в себе.

— Быть бычку на веревочке. А бычок и рад.

Марийка удивленно оглянулась на него и пожала плечами.

Он шел и злился. На себя и, как казалось Марийке, немного на нее. За что? За то, что спасла от смерти?

Две мысли боролись в ней, текли, как две реки, и она подходила то к одной, то к другой, не зная, на волю которой отдаться. Искала какие-то слова, какими можно было бы снять тяжесть с Василевой души, и не находила. Потому что не могла не думать и о том, о чем думал Василь: что ждет его в отряде? Эта мысль висела над ним, как темная туча. Ну как он объяснит все Свекру? И кто поверит, что его выпустили просто так? Выпустила переводчица, Лотта, которая любила его когда-то, а может, любит и теперь?.. Ерунда!..

Марийка понимала это. И ей стало жаль Василя. И сразу почувствовала усталость, и окончательно исчезло ощущение жертвенной приподнятости, которое держало ее все это время в состоянии напряженности, самоотверженности. Все это уменьшилось, поблекло.

…А вот сейчас она подумала, что у Василя в отряде все обошлось. Хотя, пожалуй, и не до конца. Послал же Тимош кого-то присмотреть за ним. «Как бы он там…» И мучил вопрос: все ли рассказал Василь, как было, или выдумал что. Она знала, он умел и выдумывать. Не то что Иван, тот скорее умер бы, чем позволил себе сказать неправду.

Марийке показалось, что Тимош в это время посмотрел в ее сторону. Но, пожалуй, это только показалось. Он не мог видеть ее. Она стояла высоко над ним на мостике, почти в полной темноте, ей сверху видно всех, и даже темный силуэт клуба в конце длинного-длинного двора. Где-то там, возле клуба, стоит на часах Василь. А партизаны носят муку к Белой Ольшанке. Они хитро придумали: вывезти помол на лодках. Около десяти тонн муки, это же целый обоз подвод, полное село грохота и стука. А лодки по одной отплывают бесшумно по течению почти в полной темноте, через два километра Белая Ольшанка впадает в Широкую Ольшанку, протекавшую через лес и болота.

— Я пойду открою маслобойку, — сказала Марийка Тимошу, который шаркал огромными сапожищами, стараясь ступать тихо, — там вчера выжимали масло. Может, что-нибудь осталось. И пусть кто-нибудь сломает замок на амбаре. Масло могли поставить туда. А ключ у завмельницей.

Она сбежала по ступенькам, вышла во двор и пошла к соседним дверям. Поглядела на клуб, стараясь рассмотреть, где стоит Василь, но не увидела ничего.

…К Василю подошел Женько.

— Ну что, тихо? — спросил шепотом.

— Тихо, — ответил Василь. — Проехал кто-то на велосипеде…

Он хотел сказать, что тот велосипедист его тревожит, но промолчал. Может, то была всего лишь химера, подсказанная страхом. Нет, все же проехал кто-то на велосипеде и, как показалось Василю, посмотрел в сторону мельницы. Теперь Василь уже не был уверен, действительно ли посмотрел велосипедист или это ему только померещилось. Ведь не трудно и ошибиться. Ночь растеклась по улицам села, сгустилась до черноты, в такой тьме нелегко было что-либо разглядеть. Если и посмотрел… А он все-таки посмотрел…

А кто этот человек? Это не был парень, подросток, фигура дородная, тяжелая, велосипед скрипел под ним. Кто же в селе ездит на велосипеде? Только полицаи. И это снова обеспокоило Василя. Он просто ввинтился взглядом в темноту.