Белая тень. Жестокое милосердие

Наконец Дмитрий Иванович сдался. Он вышел на берег, снял старый пиджак — упарился, сел на холмике. Шел двенадцатый час — он провозился шесть с половиной часов. Солнце поднялось высоко, но травы еще были в росе и река поблескивала прохладой. Дмитрий Иванович подставил ветерку лоб, смотрел на реку, которая бежала на юг, а потом поворачивала на запад, смотрел на пойменные луга, раскинувшиеся вдоль реки, — они простирались вдали по правому берегу, окруженные песчаными холмами со щеткой соснового леса (левого не было видно совсем), — с него спадала усталость, а с нею напряжение, досада. Он как бы отдавал их лугам. Тут не было ни единой живой души, только дергачи да перепел будили тишину. «Дикари» еще не добрались сюда, современные «дикари» ездят на машинах, а тут — пески да болота, они как бы защищали сами себя. Озирая долину, Дмитрий Иванович подумал, что на Полесье осталось очень мало таких уголков. Да разве только на Полесье! Люди прочесали планету со всех сторон, отыскали все щелочки и все заглядывают сверху, снизу, не пропустили ли чего. Каждый зверь учтен до последней волосинки, каждая птица окольцована или, на худой конец, сфотографирована. Нет загадок, нет тайн — того неведомого, что обещает что-то в будущем, манит к себе. Тайна осталась в микро- и макромирах, но та тайна уже какая-то не такая, рационалистическая, холодная. Только на природе, растворившись в ней, человек по-настоящему отдыхает душой, оживляет тончайшие ощущения, подаренные ей вечностью, ощущает красоту и гармонию мира.

Дмитрий Иванович знал это по себе. Он особенно любил лето. Оно снилось ему всю осень и зиму, он каждый год строил невероятные планы — поехать на Енисей или Тунгуску, каждый год ждал чего-то особенного от лета. Однако летом он становился и особенно нервным. Его то охватывала радость, то грусть и тоска, ему казалось, словно он что-то теряет, вбирает в себя и в то же время теряет. Наверное, это оттого, что он становится старше, — угасало лето, и угасала какая-то частичка его самого; осень, зима сковывают все; все, кажется, застывает, не движется, и этот обман невольно передается человеку, а лето бежит и неуклонно несет тебя с собой. Этот бег пугающ, хотя он и сладостен, как всякий бег. Но неприятна мысль о том, что бежит не только лето, но и сам луг, и лес, и прозрачное небо бегут куда-то, чтобы измениться. Конечно, только вот так, поспешая, отрицая себя, и движется мир. Но мы летим быстрее, чем все другое, мы изменяемся на глазах, к тому же замечаем перемены в себе, и нам становится немного грустно. Однако нам грустно и от мыслей, что изменяется и природа, что она уже не такая, как во времена нашего детства, и что после нашей смерти еще более изменится. Особенно же когда мы причастны к тем переменам, сами явились их причиной.

А что мне до этого? Почему оно должно меня тревожить? Разве я уполномочен тревожиться за весь свет?

Конечно, если я не буду об этом тревожиться, то не будет и никто другой. А спасти все живое люди смогут только тогда, когда они будут тревожиться по-настоящему. Я об этом думаю, — значит, оно меня трогает. Значит, мне не безразлично, каким будет этот луг через сто лет. То есть моя совесть будет жить дольше, чем я. Совесть человека и ученого. Наверное, мне этого не распутать. И не надо об этом думать. Уже надумался. Мне бы только глотать этот озон. А как сделать, чтобы его больше выдыхал зеленый листок, этого мне найти не суждено. Я нашел… тупик. Доказал своею жизнью, что надо было идти не этим путем. Потому что здесь тупик. Меня забудут еще при жизни. Открывателей тупиков не запоминают. Запоминают тех, кто показал дорогу. Но ведь были великие трагические личности, которые стояли в микроне от открытия, а оно доставалось другим. И они сожалели! Не ошибись вон там, сделай еще шаг — и открытие было бы твое!

Да, но те все же указали правильный путь. А ты что нашел? Какие-то крохи… И — тупик… Да что там, пустое это все. «Ведь я по-настоящему никогда и не надеялся на большое открытие. И совсем не открытием была бы моя догадка, даже если бы она оказалась правильной. Ну, первое колечко в цепи. Первое… не более… А теперь…»

Просто надо забыть… Не мучиться. Думать о речке, об этих лугах. Жить им сто лет или десять. Это не так его занимает. По крайней мере пока что… Шумит себе травка… кричит чайка… Хорошо…

Дмитрий Иванович не заметил, как заснул. Во сне ему привиделся широкий плес, а посреди него торчал красный поплавок, он то уходил под воду, то снова выплывал, покачиваясь на волнах. После рыбалки вода и поплавок снятся всегда.