Белая тень. Жестокое милосердие

А потом он внезапно «открыл» для себя Нелю. И понял, что это было бы совсем не плохо. А чего же: он — кандидат и она кандидат; у него комната и у нее… можно обменять на двухкомнатную квартиру. Детей воспитывали бы Нелины родители. У них свой дом на окраине и сад. Она аккуратистка и, кажется, хозяйка. Ну, да это он еще увидит… Правда, вчера Неля в кино с ним не пошла. И это царапнуло самолюбие Вадима. Царапало и сейчас. Если Борозна знает об этом… А какое, впрочем, ему дело?

И Вадим медленно поднял голову. Левой рукой поправил идеально, на пробор зачесанные волосы. Он, как и всегда, был пострижен и побрит, безукоризненно одет: белая тенниска с широким, «байроновским» воротником, светло-серые, летние, отлично выглаженные брюки, коричневые плетеные сандалеты.

— Может, пройдем по улице? — предложил Борозна. — Выпьем пива. Я видел в окно — привезли свежую бочку.

Вадим удивился этому предложению и понял, что разговор не будет грозным. Пожалуй, даже наоборот. «Хочешь купить за кружку пива… — подумал почти злорадно. — Хочешь, чтоб я отступился…» Кроме всего прочего, ему не хотелось идти с Борозной, чтобы их не увидели вместе.

— Я пиво не пью, — сказал брезгливо.

Они прошли немного дорожкой, сели на край бассейна. В бассейне плавал огромный, килограммов на семь, карп, его поймал в пруду и пустил сюда дворник Василь.

Борозна какое-то время наблюдал через плечо, как рыбина тычется носом в крошки булки на дне, а потом повернулся к Вадиму и спросил:

— Скажите, Вадим, что значит вся эта обструкция, которую мне устраивают? За что она? За то, что я запрогнозировал неудачу? Но ведь я это сделал без зла. И от этого ничего не изменилось.

Вадим поежился, в его голове рванулись одновременно две мысли, закружились опережая одна другую, и он не знал, на какую положиться. В первое мгновение он даже хотел взорваться и высказать Борозне свое возмущение. Бросить в лицо резкие слова, а потом рассказать об этом в лаборатории. Ведь пора было от обструкции молчаливой перейти к вражде открытой. Так, по крайней мере, он думал раньше. Но за последние дни многое изменилось. Обе проверки дали отрицательный результат. Выходило, что правда была на стороне Борозны. Да и это бы еще ничего. Но ведь покачнулось положение Марченко! Похоже на то, что корабль их зава идет ко дну. Вчера на собрании Одинец открыто пошел на таран. Громил Марченко беспощадно. За волюнтаризм, научную безответственность. Даже намекал на его моральную распущенность. Еще один такой удар… И неизвестно, кто будет заведующим лабораторией. Может, и этот Борозна. На свете чудес немало.

Поэтому сказал осторожно и как бы даже сочувственно:

— Говорят, вы написали на Дмитрия Ивановича письмо.

— Я? — даже привстал Борозна.

— Ну, подпись изменена. То есть анонимка… Я не знаю… Так говорят. Что-то о работе. Про какие-то шуры-муры…

Борозна задохнулся от гнева. Мгновенно он поднял голову и увидел в окне Нелю. Она стояла и смотрела в сад. Вадим тоже увидел Рыбченко, вяло поднял руку и пошевелил пальцами. Борозна хотел что-то крикнуть, но только тяжело сжал и разжал кулаки и быстро пошел в институт.

Дмитрий Иванович как раз доедал бутерброд. Он теперь не ездил обедать домой и не часто ходил в столовую. Чтобы ни с кем не разговаривать — не исповедоваться в своих несчастьях, да и экономил время. Он сосредоточенно перечитывал диссертации Юлия, Евгения и Николая. Надо было спасать своих молодых коллег, позаботиться, чтобы не оборвались их тропки в науку. Он понимал: иного для него нет. Вывести их из глубокой пропасти любой ценой! Этим он сейчас жил. Находил в диссертациях оборванные линии, связывал, вычерчивал новые линии. Ведь исследования Юлия и других состояли не сплошь из разработок по аммонилтетрафосу, но и по строению хлоропластов, световому спектру, тут некоторые находки были несомненны. Надо было только суммировать их, свести в систему. Занимаясь диссертациями других, о своей работе не думал. Ну разве что когда шел в институт или возвращался домой.

Он, наверное, тоже будет продолжать работу над спектральными исследованиями, строением хлоропластов. К примеру, в квантосоме. Здесь у него интересные соображения. Каждый миллиметр новых знаний — это очень важно на пути общего прогресса фотосинтеза. Наконец, он может пойти в какой-нибудь другой институт. Его возьмут охотно. Однако он на это не имеет права. По крайней мере пока. Пока не поможет своим молодым коллегам.

Конечно, он не собирался окончательно расставаться и с идеей эксордиума. Он еще будет искать. Не там надо было начинать с самого начала. Миллиметр за миллиметром проползет он тот путь на брюхе. Проползет сам. В нерабочее время. И будет ползти, может, до самой смерти.