Белая тигрица

Озеро своим спокойствием и зеркальной чистотой навевало сон. Несмелые волны лизали песчаный берег еле-еле. На востоке небо было темное, а лес светло-салатовый, с розовыми стволами, подсвеченный косыми лучами заходящего солнца. А на западе была обратная картина — небо еще голубое, по-летнему ясное, а лес — темный, непроницаемый, грозный. Я стоял по колено в воде и крутил головой то вправо, то влево. Ольвин уже окунулся.

— Ну, ты чего? Ныряй!

— Нырнуть-то не долго.

— А что?

— Я же из Озерии. Для меня озеро — это не просто водоем.

— А, понял! Священнодействие. Тогда я уплываю!

— Подожди!

И я бросился в эту священную воду и поплыл. Я знал, что на том берегу должен быть большой плоский камень, ровный и гладкий как постамент, разогретый за день солнцем, на нем хорошо лежать, раскинув руки, смотреть на сосновые лапы и облака и ни о чем не думать. Черт возьми! Я здоров, я молод, я свободен, я никому ничего не должен, я могу говорить, что хочу, петь, что хочу, сочинять что хочу, не оглядываясь на то, понравится это какому-то самодовольному истерику или нет. Как я мчался сюда на Дедале! А теперь рассекаю воду. А потом найду мой камень, лягу на него, как два года назад, но никто уже меня не найдет и не пнет сапогом под ребро. "Какого черта! Мы уезжаем!"

— Плывем назад, Мартин?

— Мы же почти доплыли! Там есть такой гладкий камень…

— Мы опоздаем. Изольда будет сердиться.

— Она это умеет?

— Еще как!

— Ладно, тогда в другой раз.

На берегу я его рассмотрел: тонкий, но с сильными руками, среднего роста, если б не горб, был бы, наверное, высоким.

— Ты часто тренируешься?

— Приходится каждый день. Сила еще остается, а гибкость пропадает тут же.

— Слушай, а почему ты стал акробатом?

Ольвин шнуровал башмаки, но прервался и посмотрел на меня.

— Ты про это? — он показал на свой горб и усмехнулся, мне стало неловко от своего вопроса, — назло, — сказал он, — понимаешь, захотелось владеть своим телом. Да и выхода другого нет: если не тренировать мышцы спины, можно и совсем скрючиться.

— Ты с рожденья такой?

— Да. Поговаривают, что моя матушка нагуляла меня с каким-то бродягой, пока отец воевал под Алонсом. Она меня ненавидела до самой своей смерти, хотя делала вид, что любит. Деспотичная была женщина. Медведь ее задрал в лесу.

О матери он говорил безо всяких эмоций, с холодной иронией, деловито завязывая шнурки. "Я непривязчив!"

— А отец? — спросил я, ожидая еще большего презрения.

Но Ольвин задумался, посмотрел на небо, потом на озеро, потом в землю.

— Он слишком многого от меня хотел. Сам он человек слабый и ранимый, но самолюбия хоть отбавляй. Захотел сделать из меня "настоящего мужчину".

— Это как?

— А это в его понятии — сильный, целеустремленный и неразборчивый в средствах. Чтобы все боялись.

— Понятие времен Эриха Второго.

— Отец воевал под его началом и был ему предан и душой и телом. Соответственно, все черты короля: жестокость, грубость, властность, прямолинейность, — казались ему высшими добродетелями. Король — это эталон. Тогда многие так считали. Это сейчас другой король и другая мода, да и воюем меньше, всё больше наслаждаемся.

— Так может, твой отец уже переменил свои взгляды? Его образец настоящего мужчины благополучно скончался недалеко от того места, где мы с тобой сидим. И не спасла его ни воля, ни целеустремленность.

— Он не из тех, кто меняет свои убеждения. До сих пор ставит свечки за упокой своего незабвенного Эриха. Он по натуре раб, ему нужен кумир, пусть даже мертвый.

— Ты что, его видел?

— Странно, да? Что поделать, я навещаю его иногда, отец все-таки. Изольда об этом не знает.

— А ты его не боишься?

— Я от него никак не завишу. И потом, я теперь сильнее его. Кстати, Мартин, нам давно пора домой.

Обратно ехали медленно, лес постепенно остывал от дневного зноя, но закат с вечерней прохладой были еще далеко. Мы опаздывали, но какая-то блаженная усталость не позволяла двигаться быстрее. Ольвин наконец вышел из задумчивости, в которую его ввели, очевидно, мои расспросы об отце, и вспомнил обо мне.

— А ты уже бывал в этих местах?

— Приходилось. Я служил тогда графу Андорму, а он зять барона Оорла.

— Андорм? Столичный франт, если я не ошибаюсь?

— Один из любимцев короля. Но король переменчив как женщина, в последнее время мой граф не очень-то в чести при дворе.

— До нас тоже иногда доходят дворцовые сплетни.

Ольвин выразительно поморщился.

— Тебе не нравится наш король? — усмехнулся я.

— Мне кажется, у нас вообще нет короля, — ответил он, — Эрих Второй был жестокий человек, но он хоть не разбазаривал казну так бездумно и бездарно. Его боялись. Он знал, чего хотел, и как этого добиться, и если б Оорл не постарался…

От досады или нарочно, но он проговорился.

— Ты же утверждал, что это сплетни, — напомнил я, — что Эрих Второй умер от сыпной лихорадки?

Ольвин посмотрел на меня, но не ответил, хотел, чтоб я сам что-то понял. Что? Что он не так прост, как кажется? Что он знает гораздо больше, чем положено простому смертному акробату? Что его что-то гложет, но он не может рассказать об этом? Или это опять моя неуемная фантазия?