Кроме этого я была ещё и зависима от Марии Васильевны, и она шантажировала меня. Ребёнок, закормленный мучным и сладким, имел слабую иммунную систему и часто болел простудными заболеваниями. О закалке и речи не было, его оберегали от малейшего ветерка. После лёгкой простуды няня в сад его не отдавала, считая, что надо выдержать ещё недели две, не выпуская на улицу. После такой выдержки, посетив сад три-шесть раз, он вновь заболевал, и вновь она его выдерживала дома две-три недели. Это было выгодно им обоим: Вова в сад не любил ходить – поэтому няня и выдерживала его дома, чтобы ему было хорошо. Таким образом, за год он посещал сад в общей сложности всего три месяца, а девять месяцев его выдерживали дома. На столько дней врачи больничный лист по уходу за ребёнком не давали, и няня была мне необходима. Зная, что мне не с кем оставлять дома больного ребёнка, она меня постоянно шантажировала. При ссоре она начинала собирать вещи, угрожая уехать от меня. Это держало меня в страхе. В детском саду воспитатель говорила: "Заберите его из садика совсем. Ведь он не садиковый". Я не забирала, потому что скоро нужно было идти в школу. Потом могут в школе мне сказать: "Заберите его из школы. Ему здесь плохо". Потом его выгонят с работы, потом выбросят из жизни.
Видя неправильное поведение Володи (он никого не слушал и делал, что хотел), воспитатели, соседи, знакомые стали говорить, что Володя не сможет учиться в школе. Я и сама это видела, но няня говорила обратное – что он умнее всех, и будет учиться отлично.
Наконец, после очередной ссоры, когда она сказала своё обычное "уеду", я ответила твёрдо: "Уезжай и больше никогда не приезжай. С тобой он не сможет учиться в школе". Пришло время обучения в школе.
10. Мучительные школьные годы.
В школе дети с их безошибочным чутьём сразу заметили в Володе чужака, потому что, когда его дразнили и насмехались над ним, он не обижался, как другие, а улыбался и радовался вместе с обидчиками. Затем его стали бить, как бы играя, но он не отвечал ударом на удар, и тогда уже били до слёз. Но он упорно не хотел давать "сдачи", объясняя это тем, что от чужой боли его боль не уменьшится, отказывался от драк, видя в этом несуразицу, так как считал, что лучше перенести один удар, чем множество. Так он считал, да ещё хотел, чтобы и взрослые также считали и наводили справедливость. Но учителя отказывались разбираться в детских конфликтах: "Они все дерутся. Разве можно понять, кто здесь прав, кто виноват?" В отличие от других школьников Володе больше нравились уроки, а не перемены. Он не лазил по деревьям, не бегал по крышам сараев, как все мальчишки, но любил книги, музыку, размышления.
С первого сентября мы остались вдвоём с Вовой и с нашей общей бедой. Хотя ему без трёх месяцев было уже восемь лет, к школе он был не готов. Он не только не мог учиться, но даже ничего не мог. Одновременно с учёбой надо было начать прививать навыки, которые легко прививаются уже в три года: одеваться, обуваться, пользоваться носовым платком, вытирать сопли, которые часто спускались ниже нижней губы, вытирать попу, собирать портфель, доставать нужные учебники и тетрадки. Убедить ребёнка в том, что нужно учиться, как учатся все люди, было невозможно. Оставалось только принуждение, только насилие. На каждое моё слово, на каждый аргумент он выдвигал десяток глупостей. Я пыталась опровергнуть каждую из них, и на это получала новые глупости. Можно было разговаривать с ним часами. Он не уставал, а наслаждался беседой, а у меня было ощущение, что я разгружаю машину кирпичей. Я видела себя в качестве Сизифа.
Вот один из наших разговоров:
– Надо обязательно учиться.
– Зачем?
– Не примут на работу.
– Зачем работать?
– Чтобы купить еду, например.
– Зачем покупать? Можно милостыню попросить. Вот няне все еду приносят.
– Квартиру не дадут, если работать не будешь.
– Я в лесу буду жить.
– Там холодно.
– Я дом построю.
– Как?
– Топором.
– Не сумеешь. Ещё и печку надо.
– Ну, меня пустит кто-нибудь, как няню пустили.
И так далее, что угодно, но только не учиться. Или ещё один разговор.
– Почему надо штаны носить?
– Для тепла.
– Но мы лицо не закрываем, и оно не мёрзнет.
– Без штанов стыдно, попу увидят.
– Почему лицо показывать не стыдно, а попу стыдно?
– Плохо пахнет, потому и стыдно.
– Надо вымыть, если плохо пахнет, а не закрывать её.
– Все штаны носят, потому и тебе надо носить.
– А почему я должен носить штаны, как все?
– Чтобы быть как все.
– Почему надо быть как все?
– Чтобы с тобой дружили.
– Зачем, чтобы со мной дружили?
– Потому что одному плохо.
– Почему быть одному плохо?
– Потому что один даже дров не напилит.
– Значит, надо жить на юге, где дров не надо.