Белая западинка. Судьба степного орла

К ночи погода резко ухудшилась. Заметно похолодало: Небо затянуло белыми снежными тучами. Я нарубил мягких веток стланика^ сделал себе пышную постель, закутался в байковое одеяло и заснул под невысоким шатром кедрового стланика.

Устал я за день смертельно, спал как убитый и проснулся при очень странных обстоятельствах. Было совершенно темно. Потянуло повернуться на другой бок и заснуть хотя бы до рассвета, но спать совершенно не хотелось. Сбросив одеяло, я собрался было сесть, но, оказалось, сделать это не так-то просто. Надо мной навис какой-то упругий холодный свод, что-то больно царапнуло по лицу. Ложился спать у кедрового стланика, под открытым небом, а проснулся в какой-то тёмной ловушке. Лёжа на спине, я ощупал холодные своды своей темницы и решил, что завален снегом. В том, что в середине мая намело сугробы снега, не было ничего удивительного. Здесь это обычное явление. Уже с вечера было ясно, что ночью выпадет снег. Но почему он так любезно прикрыл меня толстым и тёплым слоем? Мелькнула догадка: вероятно, снег завалил меня целиком, а потом оттаял вокруг, и я оказался в просторном и теплом снежном мешке. Но для мешка моё убежище оказалось слишком просторным. Я мог сидеть, разводил руки, двигал ногами… Чертовщина какая-то. Кто-то накрыл меня достаточно плотным каркасом, а снег лёг поверх него толстым слоем, и я оказался в теплом и надёжном убежище. Я встал на четвереньки и упёрся в Свод спиной. Он легко подался, и я очутился на свободе, стоя по пояс в снегу. Но куда же делся стланик? Неужели снег выпал таким могучим слоем? Этого не могло быть! Ведь стланик — не кустик берёзы. Его ветви поднимаются на семь-десять метров и достигают в диаметре двенадцати–пятнадцати сантиметров. Десятиметровый снег не выпадает здесь даже в самые снежные зимы, да ещё за одну ночь. Но ведь стланик исчез? Значит, он все-таки лежал под снегом. И тут мне все стало ясно. Кедровый стланик чувствует холод лучше всякого термометра. Холодной ночью стланик, около которого я расположился на ночь, приник к земле. Его ветви распростёрли надо мной оригинальный каркас, утеплённый толстым слоем снега, и создали такое тёплое и уютное гнездо.

Я выбрался из путаницы ветвей. Вокруг расстилалось безбрежное белое пространство. Природа словно умылась. Мухомор стоит на том же месте, где был стреножен с вечера, с торбой на морде, мирный, сонный. Доброе животное уже ничему не удивлялось.

По расчётам мы должны были быть уже на месте, в колхозе. Сам я мог продержаться ещё дней десять. Сложнее было с Мухомором. Даже если кормить его совсем экономно, впроголодь, и тогда корма ему хватит только на два дня. На подножный корм надежда плохая — .ягель Мухомор не ел, а съедобных трав мы почти не встречали. Нужно было спешить.

Я расчистил для костра просторную площадку вокруг гнёзда кедрового стланика. Освобождённые от снега и согретые тёплым майским солнцем ветви стланика снова потянулись вверх.

Развести костёр оказалось не так просто. Спички в кармане окончательно и безнадёжно отсырели. Воспользоваться моим непромокаемым запасом из стеклянной бутылочки я тоже не мог. Дело в том, что для воспламенения спички нужно чиркнуть её о достаточно нагретую чурку. Проще всего для этого взять две сухие палки, расположить их крестообразно и нагреть быстрым трением. К несчастью, не нашлось ни одной сухой палки. Я собрал вокруг открытого куста достаточно много веток, но все они отсырели от снега. Хорошо, что я запасся испытанным «огневым резервом». Простенький опыт! Он поразил меня ещё в институте, когда мы проходили химическую практику. Если кусочки марганцовки завернуть в вату, смоченную глицерином, вата через некоторое время воспламенится. Этой своеобразной спичкой я и воспользовался. В одном кармане в плоской металлической коробке я хранил кусок ваты, смоченной глицерином, в другом — в плотной промасленной бумажке — щепотку мелких кристалликов марганца. Крошечная пирамидка из самых тоненьких веточек стланика легко загорелась от самовоспламеняющейся ваты. Через полчаса пылал жаркий костёр.

Позавтракав «канадской кашей», я напился чаю. Но что же все-таки делать? Все возможные ориентиры скрыты под снегом. Правда, он стремительно таял… Но это было, пожалуй, ещё хуже. И без того заболоченная местность увлажнялась ещё больше, становилась непроходимой, а кое–где просто опасной: можно попасть со своим Мухомором в какую-нибудь вязкую трясину, прикрытую красноватыми мхами, и без следа исчезнуть с лица земли.

Решаю двигаться на юго–запад, к опушке черневшего там леса. Если лес — значит, и твёрдая почва, рассудил я. Ведь не может же лес расти на болоте. И я… ошибся.

С большой осторожностью, не сходя с пригорка, мы с Мухомором приблизились к опушке леса. Он состоял из редких и некрупных лиственниц, узловатых и корявых, какими обычно бывают деревья в редколесье на заболоченной местности. Мы понуро брели по вязкой и мшистой почве. Следы наших ног чётко отпечатывались в мокром грунте и сейчас же заполнялись водой. Местами вода хлюпала под ногами.