Белая западинка. Судьба степного орла

Это было явление все того же порядка. Резкое похолодание усилило расширение льда. Повысилось его давление на воду. Под коркой льда вода пробивалась во все стороны и вверх, к нашему дому. Конечно, не одним днём вода поднялась на такую высоту. Не один день, вопреки своей природе, преодолевала она силу собственной тяжести и ползла по крутому берегу. Так или иначе, но эта непутёвая вода оказалась на таком уровне, где ей быть совсем не положено: у порога нашего дома!

Весь остаток ночи мы с Поповым спасали жильё от наводнения, вызванного морозом в 53 градуса по Цельсию.

Вода наступала настойчиво и, казалось, неодолимо. Мы били глубокие канавы в стороны от дома и отводили воду. А она подступала снова и снова — упрямо, обильно, слепо. Мы вынуждены были непрерывно углублять канавы, а делать это становилось все труднее и неудобнее: канавы были полны водой.

Попов уже давно остался в одной меховой безрукавке. Я работал без шапки и рукавиц. Откровенно скажу, не верилось в успех наших усилий и давно хотелось бросить лопату. Но Попов так настойчиво и размеренно углублял ломом канаву, что я поневоле тянулся за своим товарищем.

Другого выхода не было. Кто кого! Нужно было или сдаваться, или побеждать.

К утру мы все‑таки победили. Сердито булькая, вода уходила по канавам, огибая наш дом дымящимся ручьём.

А дня через три потеплело. Наледь замёрзла. Река покрылась скользкими неровными натёками, как будто расползлось по ней ледяное тесто и застыло.

ГОРНОСТАЙ

Было начало четвёртого. Мы отпустили шурфовщиков по домам, потому что стало уже темно и, следовательно, работать опасно. К трём часам сумерки так сгущались, что ничего не было видно, а в четыре наступала уже настоящая ночь.

Попов решил проверить петли, расставленные на зайцев. Петли стояли совсем близко к нашему дому, но мне не хотелось сегодня заниматься этим делом: было очень морозно, хотелось к теплу, к свету, к недочитанной книге. Но Попов в таких случаях неумолим, и мы пошли. Шёл я неохотно, думал о чем‑то своём и был поэтому невнимателен. Попов же, по укоренившейся привычке’ старого охотника, шагал с насторожённой внимательностью.

Вдруг он молча остановил меня движением руки. В трёх метрах от нас на окоченевшем уже зайце сидел горностай. Он изогнул свою змеиную фигурку и зубами, тонкими и острыми, как иглы, рвал мёртвого зайца. Попов швырнул рукавицу. Зверёк свалился с нашей добычи и мгновенно исчез — белый на фоне тускло белевшего снега. Мне показалось, что в свете яркой луны мелькнул чёрный кончик его хвоста.

Мы подошли к петле. Попов освободил зайца, понюхал его и тут же отбросил далеко в сторону:

— Что, протух на морозе? —пошутил я.

— Испортил, черт вонючий, зайца — струю пустил!

Хорошо защищённый от врагов снежно–белой окраской, острыми и сильными зубами, стремительный и гибкий, горностай обладает ещё сверх этого свойством выпускать в минуту опасности противно пахнущую жидкость. Этой защитной жидкостью горностай и испортил нашего зайца.

Остальные петли были пусты. Попов был до крайности раздражён. Он и без того не любил горностаев за их хищную вороватость и нечистоплотность, а с этого дня невзлюбил окончательно.

Вскоре мы стали замечать беспорядок на нижней полке нашего кухонного стола. Там у нас хранилась кета. Иногда Попов ставил туда и тарелку с недоеденной олениной — ближе к полу прохладнее. Куски кеты оказывались разбросанными по всей полке. Мясо тоже. Нужно, однако, сказать, что наш гость не был жаден: и мясо, и кета хотя и разбрасывались энергично по полке, но оставались почти не съеденными. Попов заподозрил в этих деяниях горностая и выкидывал тронутую им пищу, к большой радости и удовольствию Барбоса.

В ближайшие дни подозрения Попова подтвердились несколько неожиданным образом.

Я сильно приморозил большой палец на левой ноге: недосмотрел как‑то и проходил целый день на морозе в сырых портянках. Палец обложило противным, глянцевито блестевшим пузырём. Он мучительно болел. Чтобы не прорвать до времени пузырь и не получить какого‑нибудь гнойного осложнения, я вынужден был на неделю засесть дома. Сидел я на своём топчане, свесив ноги в тёплых чулках на пол, и читал Арсеньева. Неожиданно из какой‑то щели в углу появился горностай. Я замер. Горностай вёл себя с уверенностью опытного вора, но и с насторожённостью, переходящей в нервозность. Он сделал по комнате несколько кругов, подбежал ко мне, обнюхал острые носы моих меховых чулок и снова, кругами, забегал по комнате. Вот он остановился и, мягко изогнувшись, посмотрел назад как‑то из‑за спины. Его внимание привлекли ходики: они ритмично тикали, и маятник их неустанно качался — туда–сюда, туда–сюда, тик–так, тик–так!

Задали наши ходики задачу зверю!

Горностай застыл, недоверчиво уставившись на этот хитроумный предмет.

Я сидел не шелохнувшись и боялся нарушить насторожённую внимательность своего гостя. Горностай тоже не двигался — он напряжённо смотрел и — смотрел зеленовато поблёскивавшими глазами на равнодушно тикающие ходики: туда–сюда, туда–сюда, тик–так, тик-так!

Опасен или не опасен этот предмет?

Туда–сюда, тик–так!