Белая западинка. Судьба степного орла

— Нет, Наташа, теперь он до полного весеннего тепла залёг. Ежи — неженки, холода не терпят. Но тревожить его, конечно, не надо.

Мы отошли от ежиного логова, а Пал Палыч, запоминая место, заметил с удивлением:

— Он ведь именно с южной стороны себе поддубное зимовье выбрал. И кто его научил?! А вот гляди ж ты, безошибочно определил, где юг, где север.

Зимой мы часто бегали в дубраву на лыжах; Жучка от нас не отставала. И непременно сворачивала к небольшому снежному бугорку с южной стороны старого дуба, где под тёплым снежным одеялом спал наш ёж. Собака виляла хвостом и с надеждой посматривала на нас, как бы спрашивая: «Может, разроем? Добудем ежа из‑под снега?». Но Пал Палыч говорил строго и непререкаемо:

— Ежа не трогать!

И Жучка, задрав хвост, кидалась облаивать чернохвостую, белобокую сороку, которая независимо покачивалась на гибкой ветке, не обращая никакого внимания на суматошную собачку.

ЗАГАДОЧНЫЙ ЗВЕРЬ

Это когда мы взрослыми становимся, детские огорчения кажутся нам смешными. А по ребячьему разумению настолько бывали обиды серьёзные, что хоть плачь.

Вот и тогда — надо же было такой беде случиться! Послала меня мать в погреб за сметаной. Вылез я благополучно и шагал к дому, а тут коршун на цыплят нацелился. Наседка скребёт землю лапой и ничего не видит. Я, конечно, кинулся на выручку, споткнулся —и от кринки со сметаной остались одни черепки.

Мать в окошко все видела, махнула досадливо рукой и сказала в сердцах:

— Эх ты, байбак!

Что такое байбак, я достоверно не знал и потому определённой линии поведения не выбрал, топтался у разбитой кринки в нерешительности. Очень хотелось зареветь, да совестно было. А может, и обижаться не надо, просто, как мать, махнуть рукой и бежать купаться.

Верх взяло любопытство. Слегка сбычившись, я спросил у матери:

— А кто такой байбак?

Мама у меня была отходчивая и смешливая.

— Вот ты и есть байбак, —сказала она со смехом. — Кринку сметаны разгрохал. Ведь это надо!

Мне ничего не оставалось делать, как идти к Пал Палычу. Он ведь ко всему прочему был у нас ещё и волшебником — умел — наши обиды и огорчения превращать в смешное либо в доблестное. Выслушал меня Пал Палыч и расхохотался:

— Байбак, говоришь? Это, брат, редкий теперь зверь. Так что не горюй. Для хорошего индейца прозвище Байбак — это все равно что Ястребиный Коготь или Соколиный Глаз. Тебе не обижаться, а гордиться полагается.

Разъяснение Пал Палыча меня вполне устроило, тем более что дано оно было в присутствии Васьки и Кольки и как‑то поднимало меня в их глазах.

Впрочем, это происшествие вскоре совершенно забылось. Поважнее дела пошли.

Степь за нашим хутором с каждым днём становилась наряднее и ярче. Высокие стрелки шалфея сбивались в сине–фиолетовые островки посреди жёлто–белого половодья сурепки и кашки. Отважно пробивался поверх пёстрого разнотравья сильный пахучий донник. По краям ложбинок круглились свеже–зеленые шары перекати–поля, а на пологих склонах невысоких степных увалов шевелился на ветру ковыле — мягкий и белый, как козий пух.

Пал Палыч уже который год собирал гербарий степных растений. Мы увязывались за ним и уходили в степь, иной раз пропадая до позднего вечера. Где‑нибудь в балочке, под кустом шиповника, мы отдыхали в холодке, приводили в порядок собранные растения, с аппетитом съедали предусмотрительно заготовленные краюшки хлеба.

По привычке опытного натуралиста, Пал Палыч внимательно присматривался к окружающему. У нас был условный сигнал: если Пал Палыч морщил лоб и насупливал брови — значит, всем замереть и смотреть туда же, куда и он. На этот раз там, куда смотрел Пал Палыч, из‑под небольшого бугорка, прикрывавшего чью‑то нору, показалась усатая мордочка неведомого зверя. Мы застыли как статуи. Вскоре зверь совсем выбрался из норы, поднял тупую морду, подозрительно огляделся и сел столбиком на задние лапы, как суслики сидят. Только для суслика был он слишком велик — таких размеров могла быть дворняжка. Да и шерсть на нем уж больно длинная… Коцца мы вдоволь нагляделись на этого мохнатого увальня, Пал Палыч поднялся и хлопнул в ладоши. Зверь сердито, с подвизгом захрюкал, но не бросился спасаться, а вроде бы даже прикинул: не помериться ли с нами (силами, но, решив, что это не сулит ему успеха, опустился на толстые, короткие лапы, приподнял обрубок чёрного хвоста и, волоча по земле жирное брюхо, без особой спешки скрылся в норе под холмиком.

— Ну вот, а теперь скажите мне, что это за зверь? — спросил Пал Палыч.

— Суслик! —не задумываясь, ответил Коля.

— Большой очень… —усомнился Вася. — Может, барсук?

Мне этот зверёк, когда он сидел столбиком, показался похожим — своей неуклюжестью, что ли? — на медвежонка. Сомнительное своё предположение я высказать не отважился.

— Аты чего ж молчишь? — лукаво опросил меня Пал Палыч. — Тебе‑то как раз этого зверя хорошо знать надо. Это же, брат, байбак!

Я покраснел, как варёный рак, а Колька — до чего же злоехидный, а ещё друг называется! —пристально посмотрел на меня и сказал: