Белая западинка. Судьба степного орла

Николай насупил брови и наморщил лоб: что‑то заметил, смотреть — куда и я!

По сухим камышинкам, среди живых стеблей и листьев, поминутно останавливаясь, пробирался какой‑то серый комочек, пока не затерялся в зелени.

— Мышонок? — спросил Коля.

— Редкая удача, ребята! — оживился Пал Палыч. — Это же мы на живую камышовку посмотрели. Так‑то вот, Коля. Пусть не в руки, но на глаза она нам все‑таки попалась.

— На глаза‑то попалась, а разглядеть себя не дала, —пробурчал Коля с досадой. — Мне и сейчас кажется, что это мышонок по камышинкам пробирался.

— Над камышинками, Коля! Над. Такой странный у камышовки полет…

Мы вышли на глухое мелководье, сплошь заросшее камышом. Идти на вёслах дальше было невозможно. Пришлось раздеться и двигать лодку по–бурлацки, бечевой. Ну, тут уже дело нашлось всем. Николай тянул за носовую цепь, мы толкали лодку с боков и с кормы.

На сухих прибрежных кочках, надёжно замаскированных камышом, мы раскладывали и крепили колышками наши лозовые гнёзда. К будущей весне они обрастут травой и станут совсем натуральными, будто сама природа приготовила уткам такие удобства для кладки яиц.

Вокруг на воде проворно сновали водомерки.

— Не тонут же вот, — заметил Вася. — Будто невесомые!

— А помнишь, мы осторожно клали на воду в блюдце иголку. И она не тонула… Сила поверхностного натяжения. Да и лапки у водомерок в жирных ворсинках. Не смачиваются водой… Каждый по–своему пристраивается в жизни, — заключил Пал Палыч свои объяснения.

— Давайте и мы пристроимся вон к тому бережку. Пора и завтракать, — —сказал Коля в тон Пал Палычу.

Гнёзда были расставлены, и слова Николая о завтраке напомнили нам, что мы действительно изрядно проголодались.

Лодку вчетвером легко вытянули на берег. Привычно распределили обязанности. Мы с Васей отправились в прибрежный лесОк собирать сушняк на костёр, Пал Палыч уселся чистить картошку, Коля достал удочку.

Клёв был отличный. Коля стоял в тёплой воде недалеко от берега и одного за другим подбрасывал нам некрупных сазанчиков. Мы тут же чистили и потрошили их. Уха обещала быть отличной.

— Довольно, Коля, выходи, — объявил Пал Палыч.

Николай смотал удочку и вышел на берег. К его голой ноге прилип какой‑то жирный чёрный червяк.

— Пиявка присосалась, — сказал Пал Палыч. — Осторожно, не трогай, раздавишь! —Николай собирался было смахнуть пиявку. — Сейчас она сама отстанет.

Пал Палыч взял щепотку соли и посыпал на пиявку. Она сейчас же упала с Колиной ноги и довольно грузно (раздулась от крови) поползла к воде…

— А я чувствовал, как она ко мне присасывалась, — вспомнил Коля, — только подумал о другом. Пока я рыбачил, мальки меня обступили. Подплывут, ткнутся в ногу и отплывают…

— А водяные жуки тебя не попробовали? —засмеялся Вася. — Что‑то уж больно сладким ты оказался для всякой водяной живности.

— Это, конечно, забавно, — серьёзно сказал Пал Палыч. —Но мальки действительно объедали Колины ноги. Всякая шелушинка с нашего тела для них пища. Стоял он тихо, спокойно…

Николай помешал ложкой в котелке, висевшем над негромким костериком, и объявил:

— Готово! Прошу к столу на зеленую траву.

Уху сварили по всем правилам: с луком, с перцем, с лавровым листом. Мы плотно закусили. Пал Палыч предложил наловить пиявок и «посмотреть на них поближе». Поймать их на берегу у кромки воды было несложно. Пал Палыч с десяток пустил в стеклянную банку с водой.

— Пригодятся! Доктору нашему подарок привезём.

Пиявки беспокойно извивались, явно встревоженные чем‑то.

— К дождю это, ребята, —озабоченно сказал Пал Палыч. — Вымокнем мы. Пиявки — безотказный барометр. Поехали‑ка лучше домой!

Небо было безоблачным и ясным. Правда, палило солнце нещадно. Вроде бы ничто не предвещало дождя. Но мы поверили пиявкам, вернее, Пал Палычу, который знал повадки всего живого окрест. Больше часа понадобилось нам, чтобы вывести лодку на чистую воду Маныча. Здесь и прихватил нас обильный и тёплый летний дождь.

ПО ЖУЧКИНОМУ ВЕЛЕНИЮ

Жучка — та самая, которую мы так неудачно пытались породнить с волчатами, — была замечательной собакой. Нет, не породой, не внешностью. Чёрная, как жук, лохматая дворняжка, она обладала каким‑то совершенно собачьим чутьём ко всему интересному. Была она собакой щедрой души и всем, что самой ей казалось важным, немедленно делилась с нами.

Обычно она пропадала в поле, рыскала в лесных полосах, с удовольствием купалась в Маныче. Но к вечеру всегда прибегала домой и ночевала в отведённом для неё сарайчике во дворе Пал Палыча. Она научилась зубами дёргать за верёвку, привязанную к щеколде, и дверь сарайчика открывала сама.

Иногда она прибегала домой в неурочное время, разыскивала Пал Палыча и начинала настойчиво, не останавливаясь ни на секунду, лаять. Если шёл урок, Жучка лаяла под окнами нашего класса до тех пор, пока Пал Палыч не отзывался в окошко:

— Погоди. Сейчас выйдем.

Жучка умолкала и терпеливо ждала конца урока.

Мы выходили на крыльцо, а собака, уверенная, что мы непременно пойдём за ней, не оборачиваясь, трусила в известном ей направлении.