Белинский

Сороковые годы были временем наибольшего расцвета таланта и деятельности Белинского. Статьи его, как вспоминал Герцен, «судорожно ожидались в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки». Номер журнала рвали из рук в руки. «Есть Белинского статья?» — «Есть!» — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, убеждений как не бывало».

Преодолев идеалистическую философию Шеллинга[16] Фихте, Гегеля, Виссарион Григорьевич переходит теперь к материализму Фейербаха[17]. Но «неистовый Виссарион» не ограничивался созерцательным отношением к действительности, а идет дальше и делает революционные выводы из воззрений Фейербаха. Поэтому с полным основанием говорил впоследствии Чернышевский, что развитие философии в России «совершалось частию под влиянием… мыслителей, явившихся после Гегеля, отчасти — мы с гордостью можем сказать это — собственными силами. Тут в первый раз русский ум показал свою способность быть участником в развитии человеческой науки».

Именно в этот последний период своего философского развития Белинский категорически заявил: «Идея социализма… стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней». Он ведет непримиримую борьбу со славянофилами, которые учили, что общинный уклад лежит в самой основе русской народной жизни и что поэтому развитие России пойдет совсем иным путем, чем развитие западноевропейских стран: в России невозможна революция. «Неистовый Виссарион» со всей яростью возражал против этой реакционной концепции. Он знал, что» усвоение русским народом опыта исторической жизни западноевропейских народов нисколько не уничтожит самобытности нашего народа, а только еще более обогатит его. «Любить свою родину, — писал Белинский, — значит, пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому. В противном случае патриотизм будет китаизмом, который любит свое только за то, что оно свое, и ненавидит все чужое за то только, что оно чужое, и не нарадуется собственным безобразием и уродством». Так выступал Виссарион Григорьевич против всякой национальной исключительности, против вздорного бреда о «расовом превосходстве».

Он беззаветно любил родину и в русской истории находил неопровержимые доказательства силы, талантливости и великого будущего нашего народа. «Нам, русским, — говорил он, — нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство и, как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честью не одно суровое испытание судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали опасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль». Поэтому он так уверенно мог глядеть на столетия вперед и видеть то, что обычно бывает скрыто от многих. В 40-х годах прошлого века он вдохновенно-пророчески говорил: «Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году, — стоящую во главе образованного мира, дающую законы науке и искусству и принимающую благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества… Движение, данное один раз, не остановится, и время только будет ускорять его полетом своим».

Но он видел кругом себя жизнь, страдавшую под гнетом произвола помещиков-крепостников и дикого режима самодержавия. Поэтому он звал к непримиримой борьбе, указывая, что «самые живые современные вопросы в России теперь — уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть». Он ненавидел самодержавие и с гневом спрашивал: «Какое имеет право подобный мне человек стать выше человечества, отделиться от него железною короною и пурпуровою мантиею?»

Белинский знал, что к будущему своему счастью народ не сможет притти мирным путем, и страстно ожидал революции, Он звал к сплочению всех сил для, предстоящей борьбы и, как великий патриот, был убежден, что «на святой Руси не было, нет и но будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей, которые бы, играя двойною присягой, попадали бы в двойную цель…»