Бельканто

– Вот бы они прислали нам несколько кроликов! – воскликнул по-французски Тибо, обращаясь к Гэну. Он барабанил пальцами по книге. – Вы, ребята, любите крольчатину? – спросил он по-испански террористов. – Conejo.

Парни оторвались от своего занятия. Они уже почти закончили собирать винтовки. Те и так были вполне чистыми и после смазки стали еще чище. Когда присмотришься к оружию и когда это оружие на тебя не направлено, выглядит оно, пожалуй, даже занимательно, почти как современная скульптура.

– Cabayo, – произнес самый высокий из них, Хильберто, который совсем недавно собирался застрелить Тибо во время инцидента с телевизором.

– Cabayo? – переспросил Тибо. – Гэн, что такое «cabayo»?

Гэн минутку подумал. Его мозг все еще не переключился с русского языка.

– Такие пушистые зверьки… но не хомяки… – Он прищелкнул пальцами. – Морские свинки!

– Морские свинки куда вкуснее кроликов, – продолжал Хильберто. – Они такие нежные!

– Ага! – поддержал Сесар, скрещивая на винтовке руки. – Я бы что угодно отдал сейчас за морскую свинку, ммм! – Он даже поцеловал кончики своих пальцев. У него была очень плохая кожа, но за время пребывания в этом доме она стала выглядеть лучше.

Тибо захлопнул книгу. В Париже у одной из его дочерей когда-то жила в стеклянном аквариуме толстая белая морская свинка. Милу – так свинку звали – был довольно жалкой заменой собаке (ее-то дочь и хотела). Эдит совсем закормила животное. Она очень жалела Милу оттого, что тот вечно сидит в одиночестве, смотрит на жизнь семейства Тибо через стекло. Иногда Эдит брала его на руки и так читала. Милу свертывался калачиком у нее на коленях и подергивал от удовольствия носиком. Он был Тибо все равно что брат. Все, чего послу сейчас хотелось, – это так же положить голову на колени жене и зарыться носом в ее свитер. Как можно вообразить этого зверька (который давно умер, но когда и отчего, Тибо вспомнить не мог) освежеванным и зажаренным? Милу на обед. Нельзя съесть того, кому дал имя. Если назвал кого-то братом, относись к нему как к брату.

– А как вы их готовите?

Мальчишки принялись обсуждать, как лучше всего готовить морских свинок и как предсказывать судьбу по кишкам заживо выпотрошенной морской свинки. Гэн отвернулся.

– Люди влюбляются друг в друга по разным причинам, – продолжала Роксана. Незнание спасло ее от спора, как лучше всего медленно зажарить морскую свинку на вертеле. – Чаще всего нас любят за наши таланты и умения, а не просто так. Это не так уж плохо – быть любимой за свой талант.

– Но второй вариант лучше, – сказал Гэн.

Роксана забралась на стул с ногами и уперлась коленями в грудь.

– Да, лучше. Я терпеть не могу говорить «лучше», но это так. Когда кто-то любит тебя за талант, это лестно. Но тебе-то его за что любить? А вот если кто-то любит тебя за то, что ты такая, какая есть, это значит, что он тебя по-настоящему знает. А ты знаешь его. – Роксана улыбнулась Гэну.

Один за другим кухню покинули два террориста, а потом Гэн с Роксаной и Тибо – их Сесар с некоторых пор начал считать не заложниками, а просто взрослыми. Оставшись один, он начал напевать Россини. На короткое время кухня осталась в его полном распоряжении, и он спешил воспользоваться драгоценными минутами одиночества. В окно светило солнце, его лучи отражались от начищенной винтовки… и как здорово было слушать свой голос! Сегодня утром артистка пела это произведение столько раз, что он запомнил все слова. Ну и что, что язык непонятный. Главное, он знал, о чем она поет. Слова и музыка слились для него в единое целое и стали частью его самого. Снова и снова он повторял припев, почти шептал, боясь, что кто-нибудь может услышать, высмеять, наказать. Сесар и думать не думал, что сможет как-то выкрутиться, если его застукают. Но все равно хотел так же, как она, открыть в себе нечто неизвестное, вытащить это наружу с помощью пения, узнать, что таится у него внутри. У него замирало сердце, когда Роксана Косс брала самые высокие и громкие ноты. Если бы не винтовка, которую он держал перед собой, Сесар по-страшному позорился бы на каждой репетиции – пение пробуждало в нем такую бешеную, невыносимую страсть, что член набухал, не успевала Роксана спеть и нескольких тактов. Она пела и пела, а член твердел и твердел, пока Сесар окончательно не тонул в океане наслаждения и нестерпимой боли, незаметно двигая прикладом вверх-вниз, чтобы скорее достигнуть облегчения. Он облокачивался на стену – голова кружилась, сквозь тело будто электрический заряд прошел. Все эти яростные эрекции предназначались ей, только ей. Каждый парень в доме мечтал о том, чтобы подмять ее под себя, запустить язык в ее рот, овладеть ею. Они все любили ее, и в фантазиях, которые не оставляли юных бандитов ни днем ни ночью, она отвечала им взаимностью. Но для Сесара она значила гораздо больше, чем для других. Сесар знал, что встает у него на музыку. Как будто музыка была живым существом, и ее тоже можно полюбить, потрогать, наконец – трахнуть.

Глава восьмая