Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

В банке все знали, что Марсель щедр на подарки. Ему нередко случалось выписывать кому-то из сотрудников чек к свадьбе, к рождению ребенка, на похороны близких. Он улыбался и говорил: «Бросьте, не благодарите, это пустяки, мне в жизни столько выпало, грех не поделиться…» Никто не удивится, что он решил перевести денег Анриетте. А самому Марселю не до того, чтобы проверять свои счета. Этим занимается его бухгалтер — преданная как собака Дениза Тромпе, двадцать лет выслуги в концерне Гробза. Анриетта прозвала ее Пищалкой — оттого что нос у нее торчит, как автомобильный клаксон. На ее плоской, как блин, физиономии это единственная выразительная деталь. Раскляклая, как размокшее печенье, блеклая, линялая, по амурной части вся биография — дешевые любовные романчики, которые она таскает в сумке и читает в метро. Мечтает, что за ней явится прекрасный принц на белом коне, с пылким взглядом и улыбкой испанского гранда, преклонит колено и признается ей в любви. У самой же зубы желтые, рот морщинистый, редкие волосенки, которые она безжалостно начесывает, разлетаются во все стороны, только откроешь дверь в ее кабинет. Ей пятьдесят два. Ни тени нежных чувств ей никому уже не внушить. И все ее оплывшее лицо как будто говорит: так тому и быть.

Задобрить. Вот что потребуется от Шаваля. Охмурить Пищалку! Пусть нашептывает ей комплименты, водит любоваться луной на Монмартр, угощает лимонадом, прикасается поцелуем к морщинистым губам… Пусть платит натурой! Он, само собой, взъерепенится, но Анриетта сумеет его уговорить. Он сохнет по Гортензии? Она будет без устали будоражить в нем эти мечты. Будет петь ему на ухо: «Деньги, деньги, деньги…» Деньги — всесильное божество, перед деньгами не устоит ни одна девушка… Он соблазнит Пищалку. Выведает код. И тогда она, Анриетта, обчистит Марселя до нитки. Аккуратно, незаметно. Она разбогатеет. Ее наконец отпустит страх, который преследует с детства, — страх нищеты.

От этого кошмара она избавится навсегда.

Подлежащее, сказуемое, дополнение.

Сам того не зная, Кевин Морейра дос Сантос подсказал ей решение. Теперь надо только натравить Шаваля на Пищалку.

— Ну ты, старая грымза, замечталась, что ли? У меня еще дел навалом! Гони сюда домашние задания!

Анриетта вздрогнула и поспешно протянула Кевину тетради. Ему осталось только переписать своей рукой черновики.

— Марсель, по-моему, у меня неврастения, — простонала Жозиана.

Марсель едва вошел. У него был долгий, тяжелый день на работе. Он шумно выдохнул, опустил на пол старый портфель, до отказа набитый бумагами, тяжело выпрямился, вздохнул: до чего же земля низко! Он с наслаждением предвкушал, как поскорее переобуется в мягкие войлочные тапки и нальет себе крепкого виски с ароматом торфа.

— Попозже, лапочка, я тебя прошу, не сейчас…

День выдался тяжкий. На столе громоздились папки с жирными штампами «Срочно». Куда ни посмотришь, везде эти красные буквы. Новая секретарша, Сесиль Гриффар, несла и несла письма и записки, на которые необходимо ответить немедленно. Он так устал, что впервые в жизни подумал: «Не потолок ли это его сил и знаний? С одной стороны — дела, с другой — Младшенький: ему требуется все больше времени, и в учебе за ним только поспевай… Нет, это чересчур!» Перед уходом он присел за стол, уронил голову на руки и долго сидел неподвижно. Сердце бешено колотилось. Он не знал, за какую «срочную» папку хвататься первой. А когда поднял голову, к щеке прилип кусочек клейкой ленты. Он отодрал его и долго на него смотрел.

— Как будто бывает подходящий момент для неврастении! — упрямо ответила Жозиана.

— Господи, лапочка, что, опять все по новой? Опять она задурила тебе голову?[41]

— Зубочистка? Нет… Тогда было иначе, томление какое-то, грусть без причины. Нет, сейчас нечто основательное. Знаешь, я все обмозговала, а не так, из пальца высасываю.

— Ну что такое, перепелочка моя, что с тобой? Ты же знаешь, какой я шерстолапый Тарзан! Я сигаю с ветки на ветку и зарюсь на твою юбочку.

Марсель стащил плащ и широко распахнул объятия.

Но Жозиана даже не улыбнулась. Она сидела на стуле, словно обессилев, и не шелохнулась в ответ.

— Я как пустышка, волчище… Толку от меня никакого, выхолощенная, и все тут. У тебя работа, поездки, договоры, дела, Младшенький по уши в книжках… Надо бы в самом деле нанять учителя, со мной ему скука смертная! В парке ему скучно, с ребятами скучно… Он, конечно, старается не показывать, он добрый мальчик, чуткий. Но я-то вижу. Мне это, как хлорка, в нос шибает. Он, бедный, так и сочится скукой, она у него из глаз капает. Он и сидит со мной, и уверяет, что ему интересно, да старается говорить попроще… Но я все равно уже ничего не понимаю! Не моего это полета, мозгом не вышла!

— Да что ты такое говоришь! Ну, ясное дело, он нас уже порядком обскакал. Смотри, я вот опять засел за книжки, чтобы понимать, о чем он болтает. Ох и трудно мне это дается… Но я учусь, учусь понемножку. И потом, все-таки он у нас терпеливый, добрый, он нас любит, хоть мы для него и простоваты…