Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Барби в ответ пожала плечами. Бог сам его найдет. Он скоро станет у него, Гэри, на пути, и тогда ноги сами принесут его в церковь. Они будут вместе петь в хоре, и она познакомит его со своими родителями. Они еще никогда не встречали настоящего английского пианиста!

— То еще чудо природы, да? — поддел ее Гэри, вытирая губы.

Раз в месяц Барби вплетала в волосы новые бусины, и если он этого не замечал, тоже обижалась. Сложно с ней было.

Кстати, полное ее имя было Барбара.

А еще был парк. Центральный парк. Гэри обзавелся картой и заходил туда каждый день после магазина роялей. И всякий раз обнаруживал что-нибудь новое.

Парк был целым миром в миниатюре. Там можно было увидеть мужчин в костюме и при галстуке, деловых леди в строгих костюмах — каких-нибудь директрис компаний, толстяков в шортах по колено, детей в школьной форме, спортсменов, которые приходили в парк бегать трусцой, атлетов с громадными мускулами, рикш, любителей бейсбола и петанка, подвыпивших матросов, бомжих с вязаньем в руках, карусели, лотки со сладкой ватой, саксофонистов, буддийского монаха, который не отнимал от уха мобильный телефон, в небе — воздушные змеи и вертолеты, а также мостики, пруды, островки, вековые дубы, бревенчатые избушки, деревянные скамейки с позолоченными табличками. На табличках значилось что-нибудь вроде: «Здесь Карен подарила мне поцелуй — залог бессмертия», или «Будьте жизни благодарны, и она воздаст вам сторицей».

И разумеется, там были белки. Сотни белок. Они пробирались через металлическую сетку, останавливались поглодать желудей, гонялись друг за другом, шумно скандалили, разбрасывали жестянки, пытались на них взобраться на ходу, падали, лезли снова, даже хватали их лапами. У них были тонкие, длинные пальцы, как у пианистов.

Первая белка, которую увидел Гэри, была занята тем, что закапывала под деревом еду про запас. Он подступил на шаг ближе — белка продолжала рыть как ни в чем не бывало. Наконец, умаявшись, вскарабкалась на ветку и разлеглась, растопырив лапы. Гэри засмеялся и сфотографировал ее.

Похоже, здесь у него заведется немало приятелей.

В выходные белки катались как сыр в масле. Гуляющие не давали им проходу. Дети со смехом бегали за ними по лужайкам, но стоило им оказаться слишком близко, белки в страхе отскакивали. Влюбленные, лежа в обнимку на широких газонах, бросали им крошки бутербродов. Белки перебегали от одних к другим в ожидании еды и одобрительных возгласов: пышный хвост торчком, вострые глазки. Они стаскивали добычу в дупла, в канавы, под кучу палой листвы и бежали обратно. И клянчили без устали.

Туристы даже протягивали белкам долларовые купюры. Но те, обнюхав ассигнации, в разочаровании удалялись короткими скачками, всем своим видом выражая презрение. За кого их принимают?

В выходные на белок валилось столько подарков — только поспевай запасать впрок. Зато по понедельникам…

По понедельникам они поспешно спускались с деревьев в поисках вчерашних знакомцев. Но лужайки были безлюдны, все друзья разошлись. Белки прыгали, коротко взвизгивали, вертели во все стороны головой, ждали, ждали и наконец убирались восвояси, поджав хвост, забирались обратно на деревья несолоно хлебавши. Их больше не любят. Они больше никому не нужны. Они сидели на ветках и таращились на пустые лужайки. Ни детей, ни бейсболистов… Никто не бросает им соленые орешки. Они свое отслужили. Занавес. Такова жизнь… Все-то думаешь, что тебе отмерена целая вечность, а тебя меж тем уже и забыли.

Поэтому по понедельникам, заходя размяться после долгого сидения на расшатанном табурете, Гэри кормил белок хлебным мякишем и орехами, чтобы хоть немного их подбодрить. Им ведь, наверное, тоже бывает одиноко, думал он, им тоже нужны друзья. Собственно, у нас, людей, с этими хвостатыми хулиганами много общего…

Он протягивал им руку, высматривал: с кем из них ему суждено сдружиться? Которая из этих одинаковых серых белок окажется самой нахальной, самой хитрой, чтобы стать ему другом?

Ему вспоминались рыжие белки из замка Кричтон. Миссис Хауэлл больше не звонила. И шут с ней!

Все это, казалось, было так давно, так неправдоподобно… Эти воспоминания относились к кому-то другому. К кому-то прежнему — тому, кем он уже давно не был. Он растягивался на лужайке и катал по траве последние орехи.

Иногда звонил бабушке и бодро докладывал: «Порядок, ба, большой город меня еще не подмял. И я трачу не все твои деньги». Про себя он добавлял: «Не очень-то мне нравится жить на эти деньги…» Конечно, нужно признать, что без этого пособия ему пришлось бы туго, но он твердо знал: в один прекрасный день он вернет этот долг до последнего гроша.

— Можешь мной гордиться! Утром я занимаюсь на фортепиано, а после обеда работаю в булочной, мешу тесто.

— У тебя же нет разрешения на работу! — ужасалась бабушка.

— Смотри-ка, ты в курсе, что здесь нужно разрешение на работу! Скажи на милость, ба, откуда ты такая подкованная?

— Знаешь, между прочим, мне в войну приходилось затягивать пояс, как и всем… У меня тоже была продуктовая карточка, и с маслом для кексов было не разгуляться.