Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Вы заставили меня ждать, придется мне вас наказать за это… Сегодня вечером я больше вас целовать не буду, а ключ верну вам завтра утром. За ночь я выпытаю у него все ваши тайны.

Сердце бешено застучало в груди. Ее терзали жестокие сомнения. Что он имеет в виду? Уж не оскорбила ли она его чем-нибудь невольно?

Напоследок он позволил себе лишь один ласковый жест: запустил пальцы ей в волосы и прижался губами к ее затылку.

— Волосы у вас как вороново крыло, — жарко прошептал он, — мягкие, шелковистые, свежие, как утренняя роса… Когда прощу вас, буду гладить их снова и снова…

Как ни глупо, но одного прикосновения его руки к ее волосам было достаточно, чтобы она успокоилась. Он нежно перебирал пальцами, легко притрагивался к виску, едва касался уха, шеи. Большим пальцем дотронулся до ямки в уголке рта, провел по нижней губе чуть грубее… Она в ответ прикрыла глаза и отвернулась.

Завтра, он вернется завтра. Когда ее простит…»

«Завтра же утром, пораньше, — размышлял Шаваль, — надо сделать дубликат. Отдам его Гробзихе, сообщу ей код от сигнализации и в каком ящике смотреть. Дальше пусть сама разбирается. Моя часть на этом будет выполнена. А с нее — хороший процент».

Когда они крадучись вышли из офиса, было уже около полуночи. Шаваль проводил Денизу до метро, разыгрывая оскорбление и холодность.

— Ты наказана, — шепнул он, обдав ее волосы жарким дыханием, и словно невзначай приоткрыл ворот рубашки, явив ее взору могучую и загорелую грудную клетку. — Увидимся завтра. При условии, что вы будете умницей. Ну, бегите на метро! Слышите!

Дениза взглянула на него с обожанием, сжала руки, сдавленно шепнула: «До завтра», — и умчалась с девической легкостью. Вот-вот отойдет последний поезд, на котором она сможет вернуться на улицу Пали-Као.

Шаваль глядел ей вслед: она сбегала вниз по лестнице, радуясь, что наконец нашелся мужчина, который отдает ей приказы, — и у него мелькнула странная мысль. Обвести Пищалку вокруг пальца было легче легкого. Она совершенно потеряла голову. Даже напрочь забыла, что в контору они вернулись якобы за его, Шаваля, ключами от дома. Придется опять что-нибудь выдумать… Ну да это будет нетрудно. Эта перезрелая девица до того доверчива, что ему невольно захотелось и дальше ее обманывать. Правда, почему бы нет? Она еще может ему пригодиться. Для чего — пока непонятно, но мало ли… Ведь она будет делать все, что он скажет. Делов-то — подуть ей в ухо да посюсюкать. Глупо было бы на этом не сыграть. Он еще везде поспеет!..

Он снова почувствовал возбуждение. Но на этот раз мысли о Гортензии были от него далеки.

Гортензия сидела, запершись у себя в комнате, и размышляла.

Гэри, отбыл, Нью-Йорк, без предупреждения: дикость, просто дикость. Что-то тут неладно. Придется приступить к операции «Масштабное обмозговывание». А именно: мысленно поместить вопрос на приличное расстояние и рассмотреть бесстрастно, как старый выпотрошенный пуфик.

Она уселась на кровати по-турецки и принялась разглядывать поблекшую красную азалию на подоконнике — единственное напоминание о ее великолепных витринах. Гортензия тяжело вздохнула. Нади-Шодхана. Особое дыхательное упражнение, которое им показал один из преподавателей в колледже, — чтобы сосредоточиться. Всякий раз, когда она делала Нади-Шодхану, она испытывала прилив сил и какой-то особой ясности, трезвости мысли. Вдох — и стал свет.

Был у Гортензии и еще один, собственный, прием, чтобы собраться с мыслями.

За отправную точку она брала такую установку: «Я — Гортензия Кортес, единственная и неповторимая, ослепительная, умная, смелая, исключительно одаренная, сексапильная, сногсшибательная, нестандартная». Засим как можно четче формулировала вопрос, который занимал ее в эту минуту. Сегодня на повестке дня стояло следующее: почему Гэри Уорд отбыл в Нью-Йорк, не поставив Гортензию Кортес о том в известность?

Что, что тут неладно?

Гортензия выдвинула несколько гипотез.