Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Она прикрыла дверь в бытовку и поднялась к себе. Тщательно вычистила черную тетрадь Зоэ. Протерла губкой обложку, положила на видное место на кухонном столе. Спрятала дневник Скромного Юноши в выдвижной ящик своего письменного стола.

И рухнула в постель.

В семь утра пришли мусорщики и вытряхнули все помойные баки.

Ифигения сморщила нос и скорчила ужасную рожу. Ее ожидала встреча по поводу приема на работу, и у нее аж голос сел от страха. Секретарша в кабинете подолога, это ей подходит. Врачи никогда не останутся без работы. Люди уже забыли, откуда у них ноги растут. Ходят кое-как. Не знают, где у них мыщелок, а где лодыжка. Думают, может, это названия каких-то полевых цветов.

Последний раз она ходила на собеседование перед тем, как встретить того человека, от которого видела потом столько горя. Она даже имя его не хотела произносить, опасаясь, что он вновь возникнет на горизонте. Ее тогда приняли. Она проработала шесть лет у двух диетологов и диабетологов в девятнадцатом округе. Она называла их доктор Тяп и доктор Ляп, так они были похожи. Оба серенькие, гладкие, с маленькими карими глазками и жидкими взъерошенными волосами; впрочем, оба довольно милые. Ей пришлось уйти, когда родилась Клара. Слишком много работы, кормилицы на найдешь, бессонные ночи и муж, который бьет. Она уже не знала, как объяснить пациентам, почему у нее постоянно появляются новые синяки и кровоподтеки. Доктор Тяп сказал, что они вынуждены с ней расстаться, а доктор Ляп добавил, что это плохо попахивает, подозрительные какие-то отметины. Или Ляп первый начал говорить, она уж не помнит… Пришлось уйти. Человека, имени которого она не хотела называть, через месяц арестовали за нападение на полицейского. И с тех пор он сидел на нарах. Туда ему и дорога! Она убежала с детьми. Нашла место консьержки в одном из дорогих парижских районов. И каждый день радовалась. Жилье, свет, отопление, бесплатный телефон, пять недель каникул, никаких налогов на жилище, а взамен пять часов ежедневной работы и присутствие на месте по ночам. Тысяча двести пятьдесят четыре евро в месяц, к которым прибавлялась плата за работу по дому и глажку у частных клиентов. Сладкая жизнь, ничего не скажешь! Она фыркнула погромче, чтобы прокачать сдавленное страхом горло. Дети в хорошей школе, общаются с нормальными детьми, тетрадочки у них в порядке, и училки никогда не бастуют! Жизнь богатых, конечно, в чем-то порочна, но, ей-богу, с бытом стало намного легче!

Но сейчас ей и ее привратницкой угрожает опасность.

Ей нужно иметь запасной аэродром. Нужно обеспечить отступление.

— Я не позволю закласть себя, как пасхального агнца! — изрекла она, призывая в свидетели буколическую картину на стене, на которой паслись овечка и ягненок, а за ними из чащи следил голодный волк. — Нет уж, волк сломает об меня зубы!

Она могла говорить сама с собой вслух, все равно одна в приемной.

Тут дверь открылась и какая-то женщина поманила ее в кабинет, где стоял стойкий запах маргариток — так порой пахнет в кабинетах врачей. Тяжелый, искусственный аромат. Женщина несла чашку чая на блюдце. Она прошептала Ифигении, прежде чем впустить ее в дверь: «Вот увидите, он не слишком-то приятный человек».

Человек в кабинете не был ни красив, ни уродлив, ни толст, ни тощ, ни молод, ни стар, ни сутул, ни прям. Серенький, как доктор Тяп или доктор Ляп. Может, из-за того, что медицине так долго и трудно учиться, они к концу курса обесцвечиваются?

Он посмотрел на нее холодным взглядом, точно вычисляя с ног до головы, она ответила ему прямым взглядом, и он отвел глаза. Для собеседования она тщательно отмыла голову, и волосы у нее были вполне пристойного цвета: не красные, не голубые, не желтые. Каштановые.

Он повернулся к ассистентке и высоким резким голосом спросил:

— Этот пакетик с чаем давно заваривается или вы его только что положили?

— Только что положила…

— Тогда унесите эту чашку и принесите, когда чай заварится.

— Но почему?

— Потому что я не знаю, куда девать пакетик!

— Понятно… Но я для того и принесла блюдечко, чтобы вы положили на него пакетик…

— Вот как… но на использованный пакетик неприятно смотреть! Вы должны были об этом подумать!

Он поджал губы и поднял бровь, явно угнетенный идеей, что все вокруг покоится лишь на его хрупких плечах: и искусство чайной церемонии, и прием новой секретарши, которую он оценил с первого взгляда.

Потом он повернулся к Ифигении, взял ручку, открыл блокнот и спросил безо всяких предисловий:

— Семейное положение?

— Разведена, двое детей.

— Разведена и одинокая или разведена и есть спутник жизни?

— Это вас не касается!

Ассистентка закатила глаза, словно Ифигения только что подписала свой смертный приговор.

— Разведена и одинокая или разведена и есть спутник жизни? — повторил доктор, не поднимая глаз от блокнота.