Белла

Бар был почти пуст. Машинально, как в гипнозе, она направилась к Фонтранжу, села около него, и все повторилось. Фонтранж смотрел на этот красивый лоб без мысли, в эти прекрасные глаза без взгляда, на это нежное и плотное тело с тонкими запястьями и щиколотками, прикрытое легким, несложным платьем, почти детским, не столько из-за моды, сколько из-за лени. Какую болезнь, какую человеческую слабость пришел он на этот раз получить у этой женщины? Она не узнала его. Она не узнала тех предметов, которые разложил Фонтранж, чтобы оживить ее память: портсигар с лошадью в пене и спичечницу с кабаньими головами — украшения, которые выделяли эти предметы из кучи других таких же. Но она не узнавала ничего, даже здания Оперы. Она заговорила. Он узнал, что произошло в эти десять лет. Месть мужчинам за Бэллу продолжалась. Индиана крала у них кокаин, героин. Один тип хотел жениться на ней, очень богатый. Он думал, что у нее нет любовников. Она так устроила, чтобы он застал ее врасплох. Он хотел простить ее, принес ей три кольца на выбор, она выбрапа самое дорогое и затем отослала ему кольцо в банке с горчицей, распилив рубин пополам. Индиана говорила без всякого выражения, смотря прямо перед собой, сидя, как суфлерша, как бесстрастный суфлер дикого и страшного персонажа, которого Фонтранж моментами видел го весь его рост… Бар закрылся. Они вышли. Он сопровождал ее, хотя она не сказала ни одного слова: ни приглашения, ни отказа, как будто бы в течение этих десяти лет именно его она ждала каждую ночь. Она жила в том же доме, в той же комнате. Фонтранж вспоминал каждую встревоженную голову, которая высовывалась из дверей десять лет назад на каждой площадке, требуя новостей о войне. Он с сожалением вспомнил об этих остановках на каждом этаже, об этих детях, которых он успокаивал. Дети, главным образом, и успокоили его самого в то время. В комнате, как и тогда, не было стульев. Нужно было бросаться в эту страшную и сладостную ночь как пловцу с мыса. Когда он лег в постель, и лампа была потушена, Индиана долго еще расхаживала голая и заливала печь разными эссенциями. Это было ее средство от пожаров, которых она боялась. Наконец, в постель скользнуло рядом с ним существо, в котором, как пятна, играли блики огня.

Среди ночи Индиана проснулась. Фонтранж рыдал. Жак, Бэлла, соединившиеся вдруг в одной любви, наклонялись над ним. «Я твоя дочь», — говорил Жак. «Я твой сын», — говорила Бэлла… и они поцеловались… Индиана никогда не слышала, чтобы плакал мужчина. Но у нее было достаточно много других опытов, чтобы постараться угадать, что это за звуки. Она прислушалась… Нет, это не чиханье. Не чихают сто раз подряд… И это не грудная жаба, как было три недели назад… При жабе задыхаются, зовут на помощь… Он слишком стар, чтоб это были газы… Может быть, просто припадок… Нет, припадок длится одну секунду, а это, кажется, никогда не кончится. Никакого сомнения. Этот мужчина рядом с ней плакал. Только с Индианой случаются такие приключения. В первый раз горе мужчины вырвало у нее слово.

— Ну, что, палашка, — спросила она на своем кровосмесительном жаргоне, — это была ее единственная нежность, — ты плачешь?

Он пытался успокоиться, тщетно…

— Это не проходит, дядюша? Хочешь аспирина?

Прошла еще минута… Опять рыдание.

— А, братик, это правда: любовь невеселая штука, — сказала Индиана.