Белла Ахмадулина

Гусиный Паркер

Когда, под бездной многостройной,
вспять поля белого иду,
восход моей звезды настольной
люблю я возыметь в виду.

И кажется: ночной равниной,

чья даль темна и грозен верх,
идёт, чужим окном хранимый,
другой какой-то человек.

Вблизи завидев бесконечность,

не удержался б он в уме,
когда б не чьей-то жизни встречность,
одна в неисчислимой тьме.

Кто тот, чьим горестным уделом

терзаюсь? Вдруг не сыт ничем?
Униженный, скитался где он?
Озябший, сыщет ли ночлег?

Пусть будет мной – и поскорее,

вот здесь, в мой лучший час земной.
В других местах, в другое время
он прогадал бы, ставши мной.

Оставив мне снегов раздолье,

вот он свернул в моё тепло.
Вот в руки взял моё родное
злато-гусиное перо.

Ему кофейник бодро служит.

С пирушки шлют гонца к нему.
Но глаз его раздумьем сужен
и ум его брезглив к вину.

А я? В ладыжинском овраге

коли не сгину – огонёк
увижу и вздохну: навряд ли
дверь продавщица отомкнёт.

Эх, тьма, куда не пишут письма!

Что продавщица! – у ведра
воды не выпросишь напиться:
рука слаба, вода – тверда.

До света нового, до жизни

мне б на печи не дотянуть,
но ненавистью к продавщице
душа спасется как-нибудь.

Зачем? В помине нет аванса.

Где вы, моих рублей дружки?
А продавщица – самовластна,
как ни грози, как ни дрожи.

Ну, ничего, я отскитаюсь.

С получки я развею грусть:
и с продавщицей расквитаюсь,
и с тем солдатом разберусь.

Ты спятил, Паркер, ты ошибся!

Какой солдат? – Да тот, узбек.
Волчицей стала продавщица
в семь без пяти. А он – успел.

Мой Паркер, что тебе в Ладыге?

Очнись, ты родом не отсель.
Зачем ты предпочел латыни
докуку наших новостей?

Светает во снегах отчизны.

А расторопный мой герой
ещё гостит у продавщицы:
и смех, и грех, и пир горой.

Там пересуды у колодца.

Там масленицы чад и пыл.
Мой Паркер сбивчиво клянётся,
что он там был, мёд-пиво пил.

Мой несравненный, мой гусиный,

как я люблю, что ты смешлив,
единственный и неусыпный
сообщник тайных слёз моих.

23–25 февраля 1982

Таруса

Лебедин мой