Белла Ахмадулина

Как я люблю гряду моих камней,
моих, моих! – и камни это знают,
и череду пустых и светлых дней,
из коих каждый лишь заливом занят.

Дарован день – и сразу же прощён.

Его изгиб – к заливу приниканье.
Привадились прыжок, прыжок, прыжок
на крайнем останавливаться камне.

Мой этот путь проторен столько крат,

так пристально то медлил, то парил он,
что в опыт камня свой принёс карат
моих стояний и прыжков период.

Гряда моя вчера была черна,

свергал меня валун краеугольный.
Потопная воды величина
вал насылала, сумрачный и вольный.

Чуть с ног не сбил и до лица достал

взрыв бурных брызг. Лишь я и многоводность.
Коль смоет море лишнюю деталь,
не будет ничего здесь, никого здесь.

В какую даль гряду не протянуть —

пунктир тысячелетий до Кронштадта.
Кто это – Пётр? Что значит – Петербург?
Века проходят, волны в пыль крошатся.

Я не умею помышлять о том.

Не до того мне. Как недавней рыбе
не занестись? Она – уже тритон,
впервой вздохнувший на гранитной глыбе.

Как хорошо, что жабрам и хвосту

осознавать не надо бесконечность.
Не боязлив мой панцирь, я расту,
и мне уютна отчая кромешность.

Ещё ничьи не молвили уста

над непробудной бездной молодою:
«Земля была безвидна и пуста,
и Божий Дух носился над водою».

Вдруг новое явилось существо.

Но явно: то – другая разновидность,
движенье двух конечностей его
приблизилось ко мне, остановилось.

Спугнувший горб и перепонки лап,

пришелец сам подавлен и растерян.
Непостижимый первобытный взгляд
страшит его среди сырых расщелин.

Пришлось гасить сверканье чешуи,

сменить обличье, утаить породу,
и тьмы времён прожить для чепухи —
раскланяться и побранить погоду.

Ознобно ждать, чтобы чужак ушел,

в беседе задыхаться подневольной,
вернуться в дом: прыжок, прыжок, прыжок —
и вновь предаться думе земноводной.

II