Белла Ахмадулина

Мне кажется, со мной играет кто-то.
Мне кажется, я догадалась – кто,
когда опять усмешливо и тонко
мороз и солнце глянули в окно.

Что мы добавим к солнцу и морозу?

Не то, не то! Не блеск, не лёд над ним.
Я жду! Отдай обещанную розу!
И роза дня летит к ногам моим.

Во всем ловлю таинственные знаки,

то след примечу, то заслышу речь.
А вот и лошадь запрягают в санки.
Коль Ты велел – как можно не запречь?

Верней – коня. Он масти дня и снега.

Не всё ль равно! Ты знаешь сам, когда:
в чудесный день! – для усиленья бега
ту, что впрягли, Ты обратил в коня.

Влетаем в синеву и полыханье.

Перед лицом – мах мощной седины.
Но где же Ты, что вот – Твоё дыханье?
В какой союз мы тайный сведены?

Как Ты учил – так и темнеет зелень.

Как Ты жалел – так и поют в избе.
Весь этот день, Твоим родным издельем,
хоть отдан мне, – принадлежит Тебе.

А ночью – под угрюмо-голубою,

под собственной Твоей полулуной —
как я глупа, что плачу над Тобою,
настолько сущим, чтоб шалить со мной.

1 марта 1981

Таруса

Ночь на 6-е июня

Перечит дрёме въедливая дрель:
то ль блещет шпиль, то ль бредит голос птицы.
Ах, это ты, всенощный белый день,
оспоривший снотворный шприц больницы.

Простёртая для здравой простоты

пологость, упокоенная на ночь,
разорвана, как Невские мосты, —
как я люблю их с фонарями навзничь.

Меж вздыбленных разъятых половин

сознания – что уплывёт в далёкость?
Какой смотритель утром повелит
с виском сложить висок и с локтем локоть?

Вдруг позабудут заново свести

в простую схему рознь примет никчемных,
что под щекой и локоном сестры
уснувшей – знает назубок учебник?

Раздвоен мозг: былой и новый свет,

совпав, его расторгли полушарья.
Чтоб возлежать, у лежебоки нет
ни знания: как спать, ни прилежанья.

И вдруг смеюсь: как повод прост, как мал —

не спать, пенять струне неумолимой:
зачем поёт! А это пел комар
иль незнакомец в маске комариной.

Я вспомню, вспомню… вот сейчас, сейчас…

Как это было? Судно вдаль ведомо
попутным ветром… в точку уменынась,
забившись в щель, достичь родного дома…
Несчастная! Каких лекарств, мещанств
наелась я, чтоб не узнать Гвидона?

Мой князь, то белена и курослеп,

подслеповатость и безумье бденья.
Пожалуй в рознь соседних королевств!
Там – общий пир, там чей-то день рожденья.

Скажи: что конь? что тот, кто на коне?

На месте ли, пока держу их в книге?
Я сплю. Но гений розы на окне
грустит о Том, чей день рожденья ныне.

У всех – июнь. У розы – май и жар.

И посылает мстительность метафор
в окно моё неутолимость жал:
пусть вволю пьют из кровеносных амфор.

Июнь 1984

Ленинград

«Какому ни предамся краю…»