Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое!

…Возле 19-го корпуса, в котором жил Ваксон, Роберт приостановился.

– Что касается Нэлкиных стихов, Вакса, ты же ее знаешь: сегодня она читает один вариант, завтра другой. На самом деле никаких предательств не было и не предвидится. Вокруг нас вполне достойные ребята, да что там, просто классные талантливые парни, включая девочек. Прежние времена не вернутся, поверь мне.

Из романа Василия Аксенова «Таинственная страсть». Под именем Нэллы зашифрована Белла Ахмадулина.

Тут, пожалуй, надо вернуться немного назад и поговорить о том, что же было с Беллой Ахмадулиной после исключения ее из Литературного института. Ситуации была сложная, потому что она теперь не училась и не работала, а следовательно, считалась тунеядцем, что в Советском Союзе было строго наказуемо. То, что она писала стихи – не считалось работой, потому что она не была членом Союза писателей.

Неожиданно ей позвонил главный редактор «Литературной газеты» Сергей Сергеевич Смирнов и предложил помощь. «Я отказывалась сначала, – вспоминала она, – а Сергей Сергеевич очень настойчиво мне звонил и предлагал увидеться». Почему она отказывалась от предложения такого значительного человека, предлагающего помощь ей, обычной студентке, да еще и опальной, Ахмадулина не объясняла, но можно и так догадаться. Смирнов был активным участником травли Пастернака.

Однако делал он это, по всей видимости, не от души, а по должности, почему и проявил такое внимание к девушке, сделавшей то, на что у него самого духу не хватило. И, похоже, Ахмадулина это поняла – она все же согласилась встретиться, и там, в кабинете Смирнова, у них произошел любопытный разговор о том, как завистливые люди стараются затравить людей талантливых и вообще о противостоянии людей одаренных и бездарностей. Для нее это всегда был очень важный и болезненный вопрос, так, например, она говорила: «Я уверена, что обязательная черта талантливого человека – это немедленно чувствовать и любить талант другого человека. Я уверена, что все злопыхатели бездарны. У Венички Ерофеева, автора книги «Москва – Петушки» было очень своеобразное мерило таланта. Он был необыкновенно ироничный человек, и писательский талант оценивал своеобразно. Он говорил, «этому я налил бы рюмку, а вот тому – полстакана, а уж вот тому – целый стакан». Ко мне он был очень благосклонен и говорил: «Уж кому-кому, а Ахатовне я стакан бы налил».

Потом Смирнов ей сказал: «Понимаете, вы, несомненно, такой человек, который нуждается в защите. Из института вы исключены, вы, наверное, пишете, но никто же вас не печатает и не будет печатать. Вот, может быть, вы знаете, у нас есть «Литературная газета в Сибири», там можно работать внештатным корреспондентом. Если бы вы поехали, вам бы это много дало. И, кроме того, это будет для вас выход».

Видимо, они со Смирновым друг друга поняли, и Ахмадулина решила, что принять его помощь совесть ей вполне позволяет. Так что через несколько дней она вместе с другими журналистами-практикантами вылетела в Иркутск, откуда группа журналистов «Литературной газеты» отправлялась в длинную поездку по Сибири.

«Моя группа была хорошая, – рассказывала она, – но ко мне с предубеждением относились. У них наслышка была обо мне какая-то непонятная: из института исключена, наверное, какая-то такая капризная, фифа… Возглавлял эту группу какой-то бывший партизан-писатель, какие-то там были женщины, какой-то был завхоз при этом, и вот он все мне стал выдавать: какой-то комбинезон, каску».

Предубеждение группы против «московской фифы» продержалось недолго – Ахмадулина стойко переносила тяготы полевой жизни и выдержала всю поездку от начала до конца, тогда как многие другие сломались на середине и попросту сбежали.

«Меня многое поразило. Кузбасс, Новокузнецк, бывший Сталинск, – все это я видела, – вспоминала Ахмадулина свои впечатления от поездки. – У меня стихи такие были – воспевание сталевара, красота, тяжелейший труд. Но наивность, молодость моя, они меня как-то оберегали.

В каком-то городе я видела оранжевый дым, он мне казался очень красивым, а это было, видимо, азотное производство, «лисий хвост». Вот им я любовалась.

Я видела, эти люди, эти несчастные люди собираются вокруг вагона «Литературной газеты в Сибири», думая, что можно жаловаться. Они были все больные. В общем, я видела много горя, много человеческого горя. Тем не менее, я продолжала трудиться. Про домну у меня было стихотворение, про сталеваров. Они после своей смены выходили измученные, хотели пить пиво, есть, а в магазинах ничего не было, никакой еды. А вот водки – пожалуйста. Ну, разумеется, я этим не интересовалась. Они ко мне хорошо относились, понимали, что это какое-то московское явление. Ну что же, я в комбинезоне, в каске, что смехотворно. Но это я еще начала в газете «Метростроевец», там, может быть, были какие-то поблажки.