Два дня Джульетта только и занималась тем, что скребла и драила. Она натянула поперек комнаты простыню, разделив на свою половину и половину Винченцо. Вешалок для одежды не было, зато имелось два матраса. Джованни забил холодильник сыром, соорудив в нем итальянскую зону. А когда Джульетта приготовила пасту, троцкисты капитулировали окончательно. Еще бы! Это ведь были не какие-нибудь там пропитанные кетчупом из тюбика студенческие макароны. Настоящая путтанеска с сицилийскими анчоусами, свежим тимьяном и каперсами с Салины. А уж после десерта – тирамису со свежим эспрессо – Джульетту единогласно утвердили в должности заведующей кухней. И даже мытье посуды защитники интересов рабочего класса согласились взять на себя.
Поздно ночью, когда Джульетта вязала при свете ночника, Винченцо незаметно выскользнул из комнаты к соседям. Алекс и Роланд куда-то слиняли, девочка посапывала на диване, а ХП курил перед мерцающим телеэкраном, на котором демонстранты опрокидывали полицейскую машину.
ХП предложил Винченцо затянуться – тот отказался. Бесцельно перебрал пластинки в психоделических конвертах, пытаясь разобрать английские названия.
Винченцо взял с полки пластинку.
Девочка на диване проснулась и посмотрела на Винченцо большими блестящими глазами. ХП храпел на матрасе подле дивана. Винченцо подошел к малышке и поправил сползшее одеяло.
Глава 31
Родина там, куда влечет сердце.
Энцо
С начала декабря всю Италию охватывает предвкушение Рождества, а «вся Италия» охватывает и Сидней, и Нью-Йорк, и мюнхенский Хазенбергль – любое место, где есть итальянцы. В отвоеванной у родственников гостиной Розария поставила деревянную колыбель, которую мать переправила почтой. Мария тосковала по дочери, да и Розарию, по мере того как опускался столбик уличного термометра, все сильнее тянуло на родину.
– Давай отпразднуем Рождество дома, – предложила она Джованни.
И под «домом» здесь имелась в виду не мюнхенская квартира. «Дом» означал Италию, а Италия – Салину.
– Каким образом ты собираешься везти ребенка? – отозвался Джованни.
– Поездом, а как еще.
– Но это двое суток. А при плохой погоде может не быть парома.
– Но моя мама так и не видела внучку, и твоя тоже. Как так можно!
– А как же Джульетта? Ты собираешься бросить ее одну?
Нечего было и думать, чтобы Джульетта отправилась с ними. У нее дома в Италии больше не было.
– А Винченцо? Неужели мальчику придется отмечать Рождество без отца и бабушки?
– Я не поеду,
Джованни часами висел на телефоне, отчаянно цепляясь за последнее, что еще могло спасти семью, – за Рождество. Быть может, хотя бы праздник сблизит Джульетту с Энцо. Но его благие намерения были бессильны перед перекрестным огнем взаимных обвинений. Кончетта оставалась категорична, держа сторону зятя, и не упускала случая лишний раз напомнить Джульетте, что та ей больше не дочь. Джульетта же обиды никак не выказывала.
– Что мне делать, Джованни? – жаловался по телефону Энцо. – Чего стоит семья, если ее можно сбросить, как надоевшее платье? Почему она больше не любит меня?
– Я не знаю, Энцо, не знаю… – бормотал Джованни.
Дождливым вечером 9 декабря 1968 года в дверь позвонили. Никто не услышал, потому что праздник был в самом разгаре. В динамиках грохотали «Роллинги». В озаренной свечами гостиной человек тридцать студентов пили пиво, курили травку и покачивались в загадочном полусонном танце. Юноши были в брюках клеш и рубахах на голое тело – разумеется, никаких галстуков. Девушки проявили большую изобретательность по части костюмов – от кожаных юбок «ультрамини» с отороченными бахромой жакетами до комбинезонов в обтяжку и индийских сари.
На стене появилась новая надпись: