Bella Германия

– Да. Энцо сказал, что его любви хватит на двоих. – Ее глаза наполнились слезами.

– Ты не можешь знать, как все сложится, Джульетта. Мы давно уже не дети. По-моему, мы слишком много слушали Адриано Челентано… Не стоит ждать от любви так много.

Джованни усмехнулся. Джульетта поняла, о чем он. В комнату ворвался холодной ветерок. Энцо в дверях потирал замерзшие руки.

– Джованни, поможешь мне найти работу?

Они отправились на Центральный вокзал. Джованни не спускался в бункер со дня своего первого приезда в Мюнхен. Но здесь мало что поменялось за минувшие годы. Разве что нынешние «гости» говорили на других языках. Итальянцев почти не было. Теперь рабочую силу поставляли североафриканские пустыни и просторы Анатолии. Пробираясь с Энцо к стойке администратора, Джованни улавливал знакомые арабские и турецкие слова, которые часто слышал на рынке.

– Дай ему паспорт, Энцо.

И пока немец в широком галстуке и роговых очках изучал документы Энцо, Джованни разъяснял ему, что новый соискатель не какой-нибудь малограмотный бродяга, а квалифицированный механик, много лет монтировавший лучшие автомобили в мире.

– Есть вакансии на «Фольксвагене», – предложил немец.

– В Мюнхене?

– Нет, в Вольфсбурге.

– Нет, он не может уехать из Мюнхена, у него здесь жена и дети.

– У нас не турагентство.

– Что?

Еще одно незнакомое Джованни составное слово. Энцо спросил, что происходит. Джованни перевел:

– Он хочет, чтобы ты ехал в Вольфсбург.

– Где это?

– Далеко.

Энцо покачал головой:

– Monaco[104].

Администратор нервно поправил очки:

– Послушайте, немецкие фирмы передают нам вакансии. Если хотите работать в автомобильной промышленности, вам придется выбирать между «Фольксвагеном» в Вольфсбурге и «Фордом» в Кёльне… Colonia[105], – повторил он, возвысив голос. – На сегодняшний день только это…

– Monaco, – упрямо повторил Энцо.

– Отойдите в таком случае и не мешайте мне работать. Не заставляйте людей ждать.

Немец повернулся к следующему в очереди – уроженцу Туниса лет двадцати с небольшим. Тот решительно положил бумаги на стойку:

– «Фолькесваген».

По-видимому, это было его единственное немецкое слово. Немец тиснул штемпель, решив тем самым судьбу человека, чье имя он едва ли смог бы выговорить. Быть может, этот тунисец встретит в Вольфсбурге женщину своей жизни, построит дом, заведет детей, станет членом местного футбольного клуба и со временем упокоится на городском кладбище. И все это – одним движением – определил ему чиновник в роговых очках. Энцо не выдержал.

– Сначала вы говорите нам, что у вас сотни тысяч рабочих мест… – по-итальянски сказал он человеку за стойкой. – И вот теперь, когда я здесь, стою перед вами…

Джованни оттеснил его в сторону.

– Простите, а в Мюнхене ничего больше нет?

Но чиновник, как видно, решил игнорировать двух навязчивых итальянцев. Ему не было дела до их «особых пожеланий», тем более что сзади напирала целая толпа. Джованни понял, что скоро все переменится. Рынок труда уже близок к насыщению, еще немного – и число соискателей превысит количество вакантных мест. Далее эта разница будет нарастать лавинообразно.

Джованни поговорил с шефом, и два дня спустя Энцо водил вилочный автопогрузчик на Центральном рынке. С машиной он освоился куда быстрее, чем с ее немецким названием. Неделю спустя Энцо отослал в «ИЗО» заявление об увольнении. Теперь он, столько лет собиравший грациознейшие в мире спортивные автомобили, составлял в штабели ящики с фруктами. Но семья снова была с ним, и остальное не имело значения.

– Если ты все еще в нем сомневаешься, тебе уже никто не поможет, – ворчал Джованни, когда они с сестрой распаковывали коробку со свежей пармской ветчиной.

– Я знаю, что несправедлива к нему.

– Так дай Энцо еще один шанс. Ты уже разлучила Винче с друзьями, не лишай же его и отца.

– А если у меня не получится?

– Нам с тобой не шестнадцать лет, сестренка. Любить или нет – это наше решение.

На внеочередном собрании жильцов квартиры студенты вынесли на голосование вопрос о судьбе Энцо. Долго не могли определиться с тем, имеет ли Винченцо право отдельного голоса, – это вылилось в жаркую дискуссию о правах женщин и детей. В последовавших затем дебатах интернациональная солидарность схлестнулась с частными интересами квартиросъемщиков, в результате политический идеализм уступил, не выдержав напора, а Энцо получил всего лишь право беспрепятственного посещения.

Отныне обеспечение жилплощадью мужа Джульетты легло на плечи Джованни, воспринявшего эту новость со стоическим спокойствием. Джованни знал, что трудности с квартирой должны быстро разрешиться, иначе просто не могло быть. Но Розария заупрямилась.

– Basta! – вскричала она, узнав о подселении Энцо. – Нет и еще раз нет!

– Не будь же такой бессердечной, – упрекнул жену Джованни.

– Это я-то бессердечная? А кто все это время готовил на твою сестру?

– Это же ненадолго, – уговаривал Джованни. – Энцо будет только здесь спать время от времени, пока не подыщет себе что-нибудь по карману.

– Все у тебя ненадолго… А знаешь что? Уеду-ка я, пожалуй, ненадолго домой.

– Но, Розария, любовь моя…