Белларион. Жатва.

— Так, по крайней мере, считает он. Но ни в коей мере не я. У меня есть предчувствие, что завтра меня свалит приступ лихорадки, — результат тяжелых испытаний, перенесенных мною на обратном пути из Траво.

— Вы боитесь? — строго посмотрел на него Щтоффель.

— Конечно.

— И вы готовы признаться в своих страхах?

— Для этого требуется мужество, и бояться вовсе не означает быть трусом; жизнь полна парадоксов, Вернер.

— После Траво я не сомневаюсь в вашем мужестве, — рассмеялся Штоффель.

— Там у меня оставался шанс на выигрыш, которого, увы, нет здесь, и если бы я принял вызов Карманьолы, меня следовало бы назвать не храбрецом, а дураком. Я не люблю ломать кости, но еще меньше мне нравится ронять свою репутацию. Мне хочется сохранить то, что я приобрел сегодня, а разве я сумею сделать это, если меня сбросят с лошади на глазах у всех?

— Вам не откажешь в расчетливости, мессер!

— В этом разница между мной и Карманьолой, который является всего лишь превосходным солдатом. Каждому — свое, Вернер, и скольких бы рыцарских званий меня ни удостоили, я не намерен появляться на арене. Именно по этой причине завтра я останусь в постели.

Однако этим же вечером ему чуть было не пришлось отказаться от столь благоразумного решения.

После приема в зале Галеаццо герцог давал банкет; Беллариону было велено появиться там, и глаза всех придворных обратились на него, когда он подошел к герцогу, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Действительно, его высокая фигура выглядела весьма впечатляюще в великолепной, до пола, мантии из голубого бархата, украшенной по краям горностаевым мехом и перехваченной в талии поясом из кованого золота. Белларион потратил немало усилий, чтобы выдержать весь свой наряд в бело-голубых тонах, характерных для его геральдического знака: на нем была серебристо-белая туника, видневшаяся из-под распахнутой на груди мантии, чулки с белыми и голубыми вертикальными полосами, и даже сетка из тонких серебряных нитей, охватывающая его густые черные волосы, была усеяна сапфирами.

Обменявшись несколькими словами с герцогом, затем с делла Торре и с архиепископом, Белларион неожиданно оказался лицом к лицу с принцессой Валерией, о присутствии которой в Милане он даже не подозревал.

В первую секунду он был настолько ошеломлен, что напрочь забыл о возданных ему почестях и о своем новом положении и вновь почувствовал себя дерзким безродным выскочкой, случайно затесавшимся среди знати.

Но в следующий момент он взял себя в руки и, шагнув к ней, поклонился с ленивым достоинством.

Ее щеки слегка порозовели, и она сделала движение, словно собиралась уйти, и с ее губ сорвалось одно-единственное слово: «Нахал».

— Синьора, я благодарен вам за подсказку. Теперь я знаю, каким будет мой девиз: «Фортуна благоволит нахальным».

— Фортуна действительно благосклонна к вам, — не удержалась она от ответа. — Вы явно преуспеваете, мессер.

— Божьей милостью, мадонна.

— Божьей ли? Мне кажется, куда в большей степени благодаря вашей ловкости.

— Какой же ловкости, мадонна?

— Вы сами легко ответите на свой вопрос, если вспом ните о деяниях Иуды Искариота. Но не забывайте, как он кончил [83].

Она повернулась и на этот раз непременно ушла бы, если бы резкость тона, которым он произнес следующие слова, не остановила ее:

— Мадонна, ваш упрек несправедлив по отношению к тому, кто служил вам всеми имевшимися в его распоряжении средствами.

Ее глаза гневно сверкнули.

— Значит, служа мне, вы шпионили за мной, предавали меня и в конце концов убили бедного Энцо Спиньо? Теперь у меня не осталось никаких иллюзий насчет вашей службы, — с горечью в голосе закончила она.

— О Боже! — задумчиво произнес он, убедившись, что она сделала именно такие выводы, которых он опасался, — Да вас переполняют иллюзии, мадонна. Вспомните, я предупреждал вас, что умозаключения не самая сильная ваша сторона.

— О, низкий шут! Вы хотите сказать, что не убивали Спиньо?

— Разумеется, я убил его.

— Значит, вы не отрицаете этого? — изумилась она, никак не ожидая услышать от него признание.

— Нет, конечно; зачем оставлять вас в неведении? А знаете, почему мне пришлось пойти на это? Потому что он шпионил за вами по приказу вашего дяди и предал бы вас и вашего брата в первый же удобный момент.

— Спиньо? — негодующе воскликнула она. — Как вы смеете говорить такое о Спиньо, который был самым верным и храбрым из всех моих друзей! Если существует на свете высшая справедливость, то вы поплатитесь за его смерть.

— Ну уж только не по этой причине, мадонна! Судью в Касале ведь не случайно заинтриговало то обстоятельство, что глубокой ночью, когда все слали, одни мы с графом Спиньо оказались бодрствующими и одетыми. Возможно, вы помните ту ложь, которую тогда с таким трудом проглотил суд, но хотите ли вы знать правду?

— Я не стану слушать того, кто только что признался во лжи и в убийстве.

— Увы, все это я совершил, служа неблагодарной синьоре. Но слушайте же. — И он вкратце рассказал ей о том, что произошло в ту ночь в доме Барбареско.