Беллинсгаузен

Команда «Минервы» имела бравый, здоровый вид в сравнении с худосочными балтийцами, жившими в смурном влажно-холодном климате. Первый поход на фрегате совершил Беллинсгаузен в Николаев. Там по примеру петербургского было устроено штурманское училище. Юноши изучали математику, навигацию, астрономию. Большое внимание уделялось чистописанию, рисованию и черчению, что было важно для составления карт. Потом прибавили грамматику, риторику, логику, географию, историю, иностранные языки — науки в общем-то отдалённые от практического мореходства, но важные для воспитания образованных офицеров, никак не похожих на анекдотических мужланов петровских времён. Тех царь якобы характеризовал так: «А штурманов российских к работам допущать беспрепятственно, однако ж в ассамблеи им вход воспретить, потому как умом особым они блеснуть не смогут, а дебош учинить не преминут».

Среди штурманских учеников был класс малолеток. Зимой они учились грамоте и арифметике, а летом исполняли на кораблях обязанности юнг. Если кто из них не переносил качки, тех после распределяли по мастерским и адмиралтействам.

На «Минерве» будущие штурманы проходили практику. С завистью смотрел Фаддей на молодое племя мореходов. Нет, их не драли по субботам розгами, не кормили кашей «со шпорами», не носили они сюртучишек на рыбьем меху, а одеты были в добротную суконную парадную и полотняную рабочую форму. С охотой драили они палубы, летали по вантам на реи, чинили паруса, вязали узлы, заменяя старых служивых дядек, которых на фрегате насчитывалось больше половины и доживали они последние месяцы перед уходом по чистой.

Писала «Минерва» нехитрую геометрическую фигуру от Николаева до Севастополя и Одессы, спускалась к юго-западу до Констанцы, уходила на восток к кавказским берегам, где шла непрерывная, кровавая, бесцельная война с непокорными черкесами. Бури испытывали её на устойчивость, а команду — на терпение и упорство. Учились гардемарины по дневным и ночным светилам определять местонахождение, прокладывать курс, учитывая множество поправок на ветрил, течения, магнитные склонения, и мечтательно поглядывали на шканцы, где собирались экипажные господа офицеры, мало вмешиваясь в дела классных наставников. Хотелось им, чтоб скорее бежало время, не терпелось надеть такие же погоны. Не ведали несмышлёныши, что только сейчас, когда всё впереди и так мало сзади, они переживали самые счастливые годы своей жизни.

В Севастополе Фаддей надеялся встретить друзей по Корпусу Сашку и Петра Дурасовых. Он знал, что они служили на «Ретвизане» у Грейга и адмирал, став командирам Черноморского флота, само собой, потянет двужильных братьев за собой. На их долю выпало и долгое пленение в Портсмуте, когда англичане задержали сенявинскую эскадру на пути домой, поскольку Александр I после Тильзита качнулся к французам. В 1811 году отпущенных из плена братьев направили в корабельный экипаж. Вскоре Саша получил в командование бриг «Панагия» и был произведён в капитан-лейтенанты. А куда девался Пётр, Фаддей не слышал. Но и в Севастополе с «Панагией» как-то не приходилось встретиться: то Беллинсгаузен был в плавании, то бриг болтался где-то в море.

И вдруг однажды на горизонте марсовый увидел корабль, крикнул:

— Вашвысбродь! Бриг по курсу!

Фаддей навёл зрительную трубу и увидел шустренький кораблик, по обличию похожий на рассыльное судно. За дальностью он не мог прочитать название на борту, однако на всякий случай приказал взять рифы. Фрегат сбавил ход, и без того тихий, так как ветер едва надувал паруса.

   — «Панагия»! — доложил остроглазый матрос с марса.

   — Просигнальте: имеет ли возможность капитан задержаться на рандеву?

Матрос замахал флажками. Через пару минут отозвался:

   — Спрашивают: назовите командира.

   — Отвечай: капитан второго ранга Беллинсгаузен.

Уже и без подзорной трубы стало видно, как бриг изменил курс и пошёл на сближение.

   — Лечь в дрейф!

Рулевой поставил фрегат боком к ветру. Матросы расположили паруса так, чтобы одни гнали судно вперёд, другие назад, а корабль оставался на месте. С брига опустили ялик. Ещё издали Фаддей заметил высокую, ладную фигуру Сашки Дурасова. Тот обрадованно замахал фуражкой.

Дурасов прямо-таки взлетел на фрегат. Отбросив принятые церемонии, облапил тщедушного Фаддея.

   — Наконец-то довелось встретиться, — забасил он, принимая из рук вестового бутыль с терпкой «Изабеллой».

В каюте разговорились, перескакивая с темы на тему, торопясь выложиться. Вспомнили кадетских однокормильцев Луку Богдановича, Гришу Рикорда, Якова Путятина, Степана Пустошина, Сашу Штерха, Ваню Елагина, Серёжку Бровцина — людей для флота небесполезных. О брате Сашка сообщил, что Пётр остался в Кронштадте ждать вакансии в эскадре Кроуна. Потом волей-неволей разговор скатился к тому, что занимало и солдатские казармы, и матросские кубрики, и офицерские кают-компании, и светские салоны, — к неизбежной войне с французами. Сравнили армии — Бонапарт превосходил в силе почти вдвое.

   — Ежели столкнутся в сражении, мы погибаем, — как всегда категорично заявил Дурасов.

   — Значит, начнём с отступления?